Он объяснился в любви, она выпила рюмочку мятного ликера и сказала да. Впервые она отдалась ему на аптечной кушетке во время ночного дежурства, выпив перед тем рюмочку ликера. Потом тоже было «перед тем», потом, сколько бы раз она ему ни отдавалась, столько же раз выпивала перед тем рюмку ликера. Через год она выпивала рюмку ликера и тогда, когда они не занимались любовью, через два года она выпивала рюмку ликера по любому случаю, через три года пила ликер каждую свободную минуту.
Через четыре года он перестал изготовлять ликер по старинному рецепту. Ее это ничуть не огорчило: с некоторых пор она предпочитала спирт.
Поженились они двумя годами раньше (на том этапе, когда она пила ликер по любому случаю). Попивая аптечный спирт, она родила четырех дочерей; он продолжал ее любить. Был нежен, заботлив, все больше преуспевал, выписывал из-за границы редкие лекарства, после смерти тестя стал заведующим аптекой, после падения коммунизма — ее владельцем, воспитывал дочерей, а когда дочери выросли, щедро их обеспечил; все четыре, впрочем, очень удачно вышли замуж.
Королева Красоты пила чистый спирт. Однажды к ней вернулась застенчивость, но ничуть не похожая на прежние, почти невесомые путы — теперь это была ржавая железная решетка. По утрам она смотрелась в зеркало, но из такого далека, что не могла самой себя разглядеть, не видела каскадов обратившихся в пепел темных волос.
— Тогда надо молча повесить трубку, — отшивала она Дон Жуана, он же, понурив голову, возвращался в палату, ложился на кровать и играл на губной гармонике рвущие душу мелодии.
20. Похороны Дон Жуана
Кладбище, на котором мы хоронили Дон Жуана, было живописно расположено на холме, оттуда открывался красивый вид на долины, на смешанные леса, на все Бескиды. Над открытой могилой долго пели и играли на разных инструментах.
Дон Жуан Лопатка — парикмахер и вдобавок музыкант, как он всегда представлялся, — был из невероятно музыкальной семьи. Все его братья и сестры, родные и двоюродные, все его близкие и дальние родственники были необычайно одарены, слух у всех был почти абсолютный, все пели прекрасными голосами, а играть умели, кажется, на любых, какие только ни есть, инструментах. Кое-кто достиг на этом поприще немалых высот: взять, к примеру, троюродную сестру Дон Жуана, чрезвычайно популярную в том сезоне певицу. Громкую славу ей принесли стилизованные балкано-цыганские баллады, исполняемые дивным низким голосом, смелые наряды и потрясающая внешность. Она тоже — правда, с некоторым и даже весьма значительным опозданием — явилась на похороны. Мы уже взялись за лопаты, уже собирались засыпать попахивающий денатуратом гроб, когда внизу из-за поворота каменистой тропки показалась колоритная процессия. Во главе шествовала чрезвычайно популярная в том сезоне певица в черном платье с невообразимым декольте, за нею следовали четыре разодетых, как попугаи, инструменталиста: гитарист, саксофонист, трубач и ударник. Невообразимое декольте никого не шокировало, напротив, оно свидетельствовало о серьезном и почтительном отношении к опустившемуся родственнику; всем нам было знакомо это платье — одно из самых смелых в гардеробе чрезвычайно популярной в том сезоне певицы: в нем она выступала на престижных фестивалях, на сольных концертах, на телевидении, в известнейших залах и на открытых эстрадах нашего отечества и Европы. Подойдя к могиле, она поклонилась и перекрестилась, музыканты почти сразу же, не настраивая инструментов, заиграли, и в ту же минуту зазвучал известный всем и каждому шлягер о шелковой шали.
Начиная со второго куплета, невероятно музыкальные родственники Дон Жуана дружно подхватили мелодию, те, у кого имелись инструменты, присоединились к музыкантам, и чудесная песня о шелковой шали, о безутешной печали, о любви, отчаянии и конце всего сущего полилась с кладбищенского холма, и слышно ее было и на том свете, в раю небесном, где среди в меру раздетых душ сговорчивых дам уже блаженствовала душа Дон Жуана.
Хотя я при том не присутствовал, я знаю, как Дон Жуан умирал, знаю, что его мучило. Соседи, которые, высадив дверь, обнаружили его труп, упомянули об одной странной детали. В квартире, где, по их рассказам, царил типичный для жилища алкоголика, но не такой уж и страшный кавардак, было нечто, сразу бросавшееся в глаза. А именно: огромная, чуть ли не до потолка, гора обуви. Весь угол комнаты был завален ботинками, кедами, шлепанцами, кроссовками, кожаными и полотняными туфлями, сандалиями, галошами, сапогами на меху и даже когда-то безумно модными деревянными сабо.