Баб не видел я года четыре, только мне наконец повезло — ах, окурочек, может быть, с «Ту-104» диким ветром тебя занесло.
И жену удавивший Капалин,и активный один педераствсю дорогу до зоны шагали вздыхали,не сводили с окурочка глаз.
С кем ты, сука, любовь свою крутишь,с кем дымишь сигареткой одной?Ты во Внуково спьяну билета не купишь,чтоб хотя б пролететь надо мной.
В честь твою зажигал я попойкии французским поил коньяком,сам пьянел от того, как курила ты «Тройку»с золотым на конце ободком.
Проиграл тот окурочек в карты я,хоть дороже был тыщи рублей.Даже здесь не видать мне счастливого фартаиз-за грусти по даме червей.
Проиграл я и шмотки, и сменку, сахарок за два года вперед, вот сижу я на нарах, обнявши коленки, мне ведь не в чем идти на развод.
Пропадал я за этот окурочек, никого не кляня, не виня, господа из влиятельных лагерных урок за размах уважали меня.
Шел я в карцер босыми ногами, как Христос, и спокоен, и тих, десять суток кровавыми красил губами я концы самокруток своих.
«Негодяй, ты на воле растратилмного тыщ на блистательных дам!» —«Это да, — говорю, — гражданин надзиратель,только зря, — говорю, — гражданин надзиратель.рукавичкой вы мне по губам...»
1965
ЛИЧНОЕ СВИДАНИЕ
Я отбывал в Сибири наказание, считался работящим мужиком и заработал личное свидание с женой своим трудом, своим горбом.
Я написал: «Явись, совсем соскучился... Здесь в трех верстах от лагеря вокзал...» Я ждал жену, жрать перестал, измучился, все без конца на крышу залезал.
Заныло сердце, как увидел бедную — согнулась до земли от рюкзака, но на нее, на бабу неприметную, с барачной крыши зарились зэка.
Торчал я перед вахтою взволнованно, там надзиратель делал бабе шмон. Но было мною в письмах растолковано, как под подол притырить самогон.
И завели нас в комнату свидания, дуреха ни жива и ни мертва, а я, как на судебном заседании, краснел и перепутывал слова.
Она присела, милая, на лавочку,а я присел на старенький матрац.Вчера здесь спал с женой карманник Лавочкин,позавчера — растратчик Моня Кац.
Обоев синий цвет изрядно вылинял, в двери железной — кругленький глазок, в углу портрет товарища Калинина — молчит, как в нашей хате образок.
Потолковали. Трахнул самогона я и самосаду закурил... Эх, жисть! Стели, жена, стели постель казенную да, как бывало, рядышком ложись.
Дежурные в глазок бросают шуточки, кричат зэка тоскливо за окном: «Отдай, Степан, супругу на минуточку, на всех ее пожиже разведем».
Ах, люди, люди, люди несерьезные, вам не хватает нервных докторов. Ведь здесь жена, а не быки колхозные огуливают вашинских коров.
И зло берет, и чтой-то жалко каждого... Но с каждым не поделишься женой... На зорьке, как по сердцу, бил с оттяжкою по рельсе железякою конвой.
Давай, жена, по кружке на прощание, садись одна в зелененький вагон, не унывай, зимой дадут свидание, не забывай — да не меня, вот глупая, — не забывай, как прятать самогон.
1963
ВАГОННАЯ
Я белого света не видел.Отец был эсером, и вотЯгода на следствии маму обидел:он спать не давал ей четырнадцать суток,ударил ногою в живот.