Автобус отчаливал от пятачка на Гостином дворе, я видел сквозь окно, как дружно скандирует толпа перед станцией метро, как люди машут руками отъезжающему автобусу с их задержанными товарищами, как лихорадочно мечется ОМОН, не зная, что предпринять, как тут, под этим декабрьским небом, существующий режим раз и навсегда теряет свою легитимность.
Происходящее, возможно, могло показаться кому-то хаосом, но однако в этом кажущемся хаосе присутствовал четкий незримый порядок. Более того, этот выход людей на площадь был предсказуем, обусловлен и предначертан. Этот крик был закономерным итогом затянувшегося молчания. Это мое поколение говорило свое дружное «Нет!» тем, кто присвоил себе право выбирать для него и за него его же будущее. Говорило, что оно все еще есть, живо и готово задавать реальности свои вопросы…
Автобус тем временем несся по Невскому проспекту. Кажется, за то немногое время, что мы тут находились, он насквозь пропитался духом мятежа и липким страхом дрогнувшей под нашим неистовым натиском системы, и это явственно читалось в нервном поведении омоновцев и в судорожной манере вождения, которую демонстрировал водитель автобуса.
В автобусе оказались и Глеб, и Быра: их закинули в него как раз тогда, когда вылетело стекло из окна аварийного выхода, теперь мы вместе сидели у этого самого окна и вдыхали воздух улицы, воздух свободы.
— Что теперь? — спросил Быра.
— В отделение отвезут, а там — видно будет, — ответил Глеб.
— Такими темпами — на месте отделения может оказаться еще один очаг революции…
— Ну, так и лучше!
Свернув с Невского и покружив по узким улочкам центра, автобус наконец остановился у отделения полиции. Судя по нервным метаниям полицейских вокруг участка, работы им сегодня хватало. Один из омоновцев покинул автобус и прошел в участок.
Вскоре он вернулся, и первыми на выход повели меня и Глеба с Бырой. В этот момент несколько человек выскочили из автобуса через разбитое окно и понеслись прочь от участка. Омоновцам ничего не оставалось, как, матерясь, проводить их взглядами. Сегодня был явно не их день.
В отделении у нас забрали паспорта и усадили на скамейки в коридоре напротив дежурки. Сквозь огромное стекло мне было видно, как дежурный лейтенант принялся составлять протоколы.
Помимо нас из автобуса привели еще двоих: лысоватого мужика прилично за сорок и седого дядьку в смешной шапке покроя «петушок». После этого омоновцы ушли — видимо, развозить по участкам оставшихся в автобусе задержанных.
Лысоватый с ходу принялся громко возмущаться, проклиная на чем свет стоит и режим в целом, и это отделение полиции в частности, а Седой сел в углу и внезапно расплакался.
— Ты чего? — спросил его лысоватый, отвлекшись от своей гневной тирады.
— Я… это… — по покрасневшему лицу Седого катились крупные слезы, — за что меня схватили-то?.. Я же просто мимо шел… к метро…
— Э, отец, да мы все просто мимо шли, — попробовал пошутить лысоватый, но Седой его юмора не понял и заплакал еще сильнее.
— Меня ж… меня ж… меня ж вообще первый раз в милицию забрали…
— Теперь у нас полиция, отец. Милиция — это раньше была…
— Да какая разница?.. Что люди-то подумают?..
Сюрреалистичные картины этого вечера перестали смущать мое сознание. Сначала школьники в окружении ОМОНа, теперь этот рыдающий дядька в отделении, по случайности попавший под раздачу: что-то в этой реальности явно было не так, какая-то ошибка закралась в нее, и оттого абсурд начинал становиться нормой. Впрочем, все началось с выборов без выбора — и именно они были самым первым, основополагающим абсурдом, который положил начало всему остальному.
Откуда-то из глубины здания к нам прошествовал полковник — возможно, начальник участка или кто-то из его замов. Увидев плачущего седого дядьку, он не замедлил спросить:
— Что это с ним?
— Не видите, что ли — не нравятся ему ваши хоромы, — зло пошутил лысоватый.
— Я серьезно…
— Если серьезно, — я решил вмешаться в этот диалог, — мужика по ошибке задержали, он к метро шел, отпустили бы вы его…
Полковник посмотрел на меня сухим, ничего не выражающим взглядом.
— Сами разберемся — кого и за что задержали. Раз привезли — значит, было за что…
— Ага, конечно. Можно подумать, «космонавты» смотрят, кого хватают, для галочки трудятся, как и все остальные…
— Ты мне поговори тут…
Я замолчал. Ну его. Типичный цепной пес, этому что-то доказывать — себе дороже выйдет. Проще стену кирпичную переубедить.
— Не плачь, отец, — полковник наконец обратился к Седому напрямую, без посредников. — Сейчас разберемся с протоколом, может, и отпустим… — он сделал паузу. — До суда…