— Как выборы прошли? Сколько набрали?.. Ага… Неплохо… Сколько задержанных? Ничего себе!.. Да, меня тоже повязали, сейчас на суд едем… Какой судебный участок? Не знаю, тут какой-то в центре должен быть. Помощь? Да сами справимся, спасибо. Подавайте апелляции, конечно! Столько фальсификаций!.. Не говори!.. Ну, пожелай мне удачи… Спасибо, давай…
Он убрал мобильный.
— Ну что, как? — спросили мы его.
— Несколько сотен задержанных в Питере вчера. Вообще по всей стране митингуют. Фальсификации просто фантастические. Центризбирком рапортует о ста сорока шести процентах за нынешнюю вертикаль…
— Сколько процентов?..
— Сто сорок шесть. Фантастика!
— Это какая-то ядерная смесь из Оруэлла и Хармса…
— Не говори…
В наш разговор вмешался майор:
— Эй, политиканы, поехали!
— Ага, сейчас…
Мы побросали окурки и загрузились в «Газель». Вместе с нами погрузились сопровождающие полицейские; последним залез майор, у которого были наши протоколы, «Газель» тронулась. Поплыли мимо грустные улочки центра с видавшими не одну революцию старыми домами…
— Я, между прочим, вообще за коммунистов голосовал, — внезапно сообщил нам майор, когда мы притормозили перед светофором на очередном перекрестке.
Видимо, по задумке его слова должны были произвести на нас какое-то впечатление. Не произвели.
— И что?.. — я ответил за всех.
— Я же не бегу митинговать, — предсказуемо и с некоторой нездоровой гордостью сказал майор, будто тем, что он не вышел митинговать, он совершил какой-то духовный подвиг.
— Вот поэтому ничего и не меняется. Выходят другие, у которых недостаточно сил и средств, безоружные, на которых бросают ОМОН… А вы за прибавку к зарплате молчите и так и будете молчать, пока этой страны вообще не станет…
— Много вы знаете об этой стране…
Спорить было бесполезно. Майор представлял ту страшную темную силу, которая издревле дремала на этих северных территориях, подспудно всегда присутствуя на окровавленном острие истории; ту силу, из-за которой лучшие головы России расшибались в кровь о дубинки и приклады; силу, которая безудержно и жутко выплеснулась несколькими революциями и одной гражданской войной в начале прошлого века; силу, имя которой было «народ». Что я мог сказать этому безымянному майору, если он за копейки, которые ему подкинут циничные государственные воры и которые все равно неминуемо сожрет инфляция уже через пару месяцев, готов был пойти против своих соседей, против своих детей и их будущего, против себя самого, в конце концов?..
Хорошо, что в этот момент мы наконец рванули с перекрестка и один из сопровождавших нас с майором полицейских сказал:
— Подъезжаем, товарищ майор.
— Подъезжаем и хорошо. Пора уже избавляться от этих юных ленинцев, а то у меня от них голова скоро болеть начнет.
Чему там было болеть у майора под фуражкой — я представлять не стал, потому как это было уже за пределами моей фантазии. Мы свернули в переулок и, обогнув синий забор какой-то стройки, нырнули во двор. «Газель» притормозила возле крыльца старого здания, сложенного из красного кирпича.
— Приехали, выгружаемся, — скомандовал майор.
Мы покинули «Газель» вместе с сопровождавшими нас полицейскими. Майор опять был последним. Все сразу же достали сигареты, майор посмотрел на это неодобрительно, но смолчал.
На крыльцо из здания вышел пристав.
— На суд привезли? — спросил он майора.
— Да.
— Много их сегодня…
Прозвучало это как жалоба на нелегкую долю, я подумал, что как раз жаловаться приставу совершенно не на что: его вчера не хватал ОМОН за участие в гарантированном Конституцией собрании, и ночевать в камере ему не пришлось…
— Все, курить бросаем, проходим в здание, — это майор подал голос.
Побросав окурки в стоявшую у крыльца урну, мы по одному прошли в здание суда. На входе стояла рамка металлоискателя, нам пришлось сдать мобильные телефоны и металлические вещи, к которым у меня относились только ключи от дома, дежурному приставу. Небольшой моральной компенсацией за это лишение можно было считать то, что от сопровождавших нас полицейских, в том числе и майора, потребовали сдать оружие. На лице майора тотчас же отразилось какое-то безграничное возмущение данным фактом, которое, однако, он так и не смог выплеснуть должным образом, а вместо этого только пробормотал что-то ругательное себе под нос.
Потом нас посадили в коридоре возле зала судебных заседаний. Наш старый знакомый — Седой — был тут же вместе с супругой. Выглядел он немного приободренным: видимо, ночь, проведенная дома, а не в камере, сделала свое благое дело. Мы поздоровались с ним, он как-то благодарно кивнул в ответ. Расселись, я оказался по соседству с Седым.