Я просыпаюсь. Медленно выхожу из сна. Вырываюсь из его вязкой желейной патоки. Шевелю затекшими ногами, собираюсь с мыслями. Вроде стало лучше. По крайней мере, пропало ощущение скорого и неотвратимого конца, что было утром. Открываю глаза.
Комната. Та же самая. Те же звуки за окном — звуки конца весны, звуки предчувствия лета. Пение птиц, крики детей, плавное урчание каких-то механизмов. Ничего не изменилось.
Покинув диван, я иду покурить на лестничную площадку. Надо окончательно проснуться.
Пока курю, из соседней квартиры выходит сосед Лаврик — контуженный и крепко пьющий ветеран Афганской войны. Сегодня он, похоже, опять навеселе.
— Здорово, — говорит Лаврик.
— Здорово, — отвечаю я.
— Закурить есть? А то только проснулся. Надо за сигаретами сходить. И за водкой. Вчера нажрался — ух!
Говорит Лаврик после контузии плохо — слова, словно масло по булке, размазываются по губам — а пьяный тем более: с трудом разбираю, что он там вещает. Видно, как трясутся его руки. Печальное зрелище. Протягиваю ему сигарету.
— А ты чего? — спрашивает Лаврик, принимая сигарету и показывая пальцами, чтобы я дал еще и зажигалку. — Где был?
— В армии, — даю ему зажигалку.
Лаврик прикуривает.
— Ну и как там сейчас?
— Да так себе. Назад не тянет.
Лаврик ухмыляется, потом затягивается.
— Ладно, пойду собираться, надо водки взять, — он тянет руку для прощания.
Жму ему руку.
— Бывай, — говорю я ему.
— Давай, много не пей на дембель.
— Ты тоже.
— Мне-то что… — Лаврик с сигаретой исчезает в недрах своей квартиры.
Докуриваю в одиночестве. Смотрю в окно парадной, за окном плывут рыхлые облака. Ветер вяло рассеивает инверсионный след исчезнувшего за пределами окна самолета. Небо застыло в майской истоме, задумчивое, ленивое, дряблое. Небу некуда спешить в отличие от людей. Люди уйдут — небо останется.
Вернувшись в квартиру, решаю обедать. Аппетит вроде появился, теперь не придется запихивать еду в себя как утром. Вообще после сна самочувствие мое существенно улучшилось, пропали неприятные последствия вчерашней гулянки. Иду на кухню.
В холодильнике суп и макароны. Достаю и то и другое. Разогреваю. Телевизор не включаю — насмотрелся во время завтрака. Свежие новости, откровенно говоря, отдают чем-то несвежим. Все это мы уже пятьдесят раз съели и переварили. Хватит, устал.
В армии испытываешь информационный голод, потому что хоть телевизор в расположении и есть, и даже отведена ежедневная десятиминутка под просмотр программы «Время», посмотреть новости получается редко. Черпаешь информацию из писем с гражданки. Представляешь себе, как изменился мир в твое отсутствие. Потом возвращаешься и понимаешь, что ошибался. Все по-прежнему. Зачем вообще нужна информация, если она не позволяет тебе открыть что-то новое? Старые стены с новыми обоями, сильно напоминающими своих предшественников, и прошлогодний снег. К черту все. Жизнь циклична. И по большему счету скучна. Мы идем по дорогам, протоптанным сотнями поколений до нас.
Обедаю, смотрю в окно. За окном пятиэтажка-близнец нашей. Дальше деревенские домики и снова пятиэтажки — так причудливо строился наш микрорайон.
На самом деле раньше тут была деревня с обычными деревенскими домами и огородами. Но в последнее десятилетие Союза на ее месте решили построить современные многоквартирные дома для молодых семей, а деревенских переселить в них, попутно превратив в городских, но нагрянувшие Перестройка и развал СССР похоронили эти грандиозные планы, бессрочно заморозив последние стройки последней русской империи. В качестве надгробий на этом кладбище невоплощенных замыслов теперь торчат из земли забетонированные фундаменты не построенных жилищ прямо за нашим домом. Из их серых провалов прорастают к небу деревья.
Смотрю на дорогу — не асфальтированную и очень пыльную в сухую погоду, а также очень грязную — во все остальные погоды. Тут все какое-то недоделанное. Недостроенное, не заасфальтированное. Словно какой-то волшебный исполин когда-то взялся возводить тут сказочную страну, но в самый разгар стройки махнул на все рукой и исчез в неведомом направлении, оставив сказку незаконченной — несбывшейся мечтой.