— А по мне так — нормальная работа, платят ничего и полное государственное обеспечение…
— Ну, это как посмотреть. По-моему, крайне бесполезная и бессмысленная работа. Люди должны уметь самостоятельно решать свои проблемы, обходясь без полиции, судов и прочих бюрократических институтов, навязываемых нам государством. Общественный договор это называется.
— Что-то плохо они без них обходятся, — смеется Артем. — Ерунда какая-то обычно получается, фигней называется.
В общем-то, он прав. К сожалению, человек так и не научился жить самостоятельно. С темных первобытных времен и до наших светлых дней мы нуждаемся в ком-то или чем-то, на кого можно было бы переложить свою ответственность, транспонировать свои страхи перед неизвестностью. Этот паразит — государство — не отомрет, пока он необходим нам как кислород.
— Все равно работа неблагодарная. Грязь и тоска. И государственное обеспечение, я тебе скажу, благо сомнительное, в особенности, если учесть, как наше государство любит его предоставлять, да и вообще что-то предоставлять.
— А я бы пошел… — вздыхает Артем.
— Ты? В менты? — вмешивается Петр. — Не смеши.
— А что такого? — Артем переводит взгляд на него.
— Да ничего. Просто смешно.
— Ладно вам горячиться, — я мирно улыбаюсь, — давайте лучше выпьем.
— Давай.
Мы стукаемся бутылочными горлышками и выпиваем пива. Во рту горьковатый солодовый привкус, слегка пощипывает губы.
Солнце медленно опускается по рассеченному белыми шрамами облаков небосклону, начиная плавно закатываться за верхушки деревьев на том берегу, — потихоньку наступает вечер. Хотя, конечно, вечера в мае — учитывая, что на носу вообще сезон белых ночей — светлы и не нагоняют такой тоски на сердце, как, скажем, вечера в октябре или феврале, но все-таки вечер — это вечер, это время зрелости и осмысления, время опыта и утрат, и это наводит на определенные мысли. Я смотрю на реку. Вода рябит под легким натиском ветра, рассеивая красные искры от закатных лучей. Время идет, река течет. А мы сидим на берегу и ничего не ждем. Наслаждаемся.
Выпиваем еще пива. Швыряем на спор камешки-гладыши — у кого дальше полетит. Выигрывает Петр.
По-прежнему сидим на известняковых плитах, разговариваем. Солнце гладит наши лица красноватыми ладошками, что тянутся сквозь нестройные ряды деревьев на противоположном берегу. Изредка налетает порыв ветра, который треплет наши волосы и пытается забраться под одежду.
— Что-то я устал смотреть на эту воду, — говорит Артем, — может, в город вернемся?
— Поддерживаю, — говорю я. — Только по городу пройдемся, на одном месте сидеть надоело.
— Хорошо, без проблем.
Мы возвращаемся в город. Вечер полновластно растекся по улицам, заполнив их прохладной тенью, таинственными загадками и чужими секретами. На душе легко, по телу разливается приятное тепло — выпитый алкоголь сделал свое дело. Хочется женской ласки.
Ах, май! Май-сорванец, май-развратник, что захватил наши души. Хочется наполнять легкие его воздухом до предела, пить его, познавать, овладевать этим вечером как застенчивой юной девушкой. Хочется жить. Радоваться и смеяться. Несмотря на боль грядущих дней. Несмотря ни на что.
Мы покупаем еще пива и идем гулять по городу. Улицы наполнены молодежью, которая прогуливается, как и мы, слушает музыку на автобусных остановках и просто общается. Автомобилей почти не видать. Изредка проезжает патруль ППС. Теплый ветер, немного усилившийся вместе с наступлением вечера, шелестит свежей листвой в кронах деревьев, гоняет мелкую пыль по растрескавшемуся асфальту у нас под ногами.
— Как-то все изменилось, пока я был в армии, — говорю я, — и не изменилось одновременно. Ерунда какая-то.
— Церковь вон построили.
— Вижу.
— А покрасили только фасад, на остальное краски не хватило.
— Батюшка приватизировал.
— Правда? — спрашиваю я.
— А то! Ушлый поп. Он на строительстве этой церкви неплохо наварился. Дом себе отгрохал — как у олигарха…
— Попы — вообще предприимчивый народ. Пользуются верой наивных сограждан в своих корыстных целях.
— А бог есть? — спрашивает меня Петр.
— Откуда мне знать? Если и есть, то он не при делах. Такой же нищий и горемычный, как и мы. С его всепрощением и любовью к ближнему в наш волчий век не прожить.
— Это печально.
— А ты в бога веришь? — спрашиваю я Петра.
— Не особо.
— Вот и он в тебя не верит, — смеюсь я. — И вообще ни в кого не верит. Бог устал от всех нас.