Гарик молчал.
– Ну, чё тебе, пацанам ответить западло, что ли?
Я захихикал, а Гарик пробурчал:
– Тупой, дебильный, старый, как говно мамонта, прикол.
– Ну тебе-то лучше знать, – Димон заржал совершенно по-лошадиному, и в этот миг из комнаты донеслось, наверное, уже в десятый раз за этот день:
«You and me… We used to be together… Every day together… always…»
– Блядь, как же задолбала эта доунт спик! – Гарик со злостью метнул окурок в ледяную тьму. – Что других песен нет?
– Да чё ты, Гарюня, нормуль песня, – подмигнул мне Димон, – моя Даша под нее обожает пороться. Особенно когда певица в конце так «ау-ау!» делает. И Дашка в этот момент так же стонет. Это заводит вааще конкретно. Вот попробуй… ах да, прости…
Я невольно хохотнул. Все-таки мудаки на нашем празднике жизни не перевелись. Уж не знаю в самом ли деле Димон трахает свою Дашку под Don’t Speak, но Гарику он сегодня стопудово вытрахает весь мозг.
«Ну, до драки, надеюсь, не дойдет», – подумал я, а вслух сказал:
– Щас сменим пластинку.
Я заглянул в комнату. Никто не танцевал. Это сильно облегчало решение задачи. Возле музыкального центра суетился Серега – хозяин хаты.
– Серый! – крикнул я. – По-братски, смени мелодию, а! Прошу!
Серега повернулся, расплылся в счастливо пьяной улыбке и, подняв руку, зашагал пошатываясь навстречу.
– Кентяра! – выкрикнул он. – Кентяра, дай пять! Дай пять, кентяра!
Я хлопнул его по ладони и повторил просьбу.
– Без проблем, кентяра! Ща все будет! От души, кентяра!
Я поблагодарил и вернулся на балкон. Гарик снова курил, снова злился. Димон, криво улыбаясь, разглагольствовал о женских сиськах и как, в зависимости от размера и формы, за них лучше браться. Опершись на перила, я зажег сигарету. Взглянул вниз. Странный парень все так же сидел на лавке. В этот момент набивший оскомину хит оборвался на полуноте и заиграла новая мелодия.
– Как и просил, – сказал я Гарику.
– Хороший музон, – Гарик одобрительно кивнул. – Нравится мне. Не помню только название. Хочу как-нибудь перевод найти, о чем она поет. Как же ее…
– О чем? О чем? – ухмыльнулся Димон. – О любви и трахе. О чем еще они поют?
– Как-то надрывно слишком поет, – заметил я.
– Дык, значит, о несчастной любви поет и недоёбе.
– Как же эта группа называется, – Гарик, выдыхая табачный дым, поморщился. – Света говорила, что она с английского как «клюква» переводиться. Клюква… клюква… блядь, английский по-нормальному учить надо.
– Света говорила, – ухмыльнулся Димон. – Она намекала тебе. Ты послушай, как эта певица стонет: «Э! Э! О! О!». Намекала, понимаешь? Намекала тебе, а ты…
– Блядь! – Гарик метнул окурок вниз. – Димон, ты меня долго еще доёбывать будешь? Я понимаю, что тебе по приколу, но, будь так добр, завали свое хлебало, мне и без тебя дерьмово.
– Ладно, пацаны, – резко вмешался я, – позырьте лучше туда. Видите, на лавке тип сидит. В легком свитере и кедах. Это как-то ненормально, не находите?
– Объебос, сто пудов, – высказался Димон после полуминутного раздумья. – Закинулся кислотой и вдупляет.
К моему великому облегчению инцидент был быстро забыт – Димон и Гарик принялись обсуждать странного парня. Они, пожалуй, еще долго строили бы догадки о том, кто это и какого хрена он делает посреди детской площадки, если бы на балконе не появился пьяный и счастливый Серега и громогласно не объявил:
– Кенты, там гарант выступает! Пойдем, кенты!
– Нахер его слушать! – сказал, усмехнувшись, Димон. – Зальется «Абсолютом» и каждый год одну и ту же телегу катит!
– Дык… какой – Серега нетерпеливо махнул рукой. – Куранты скоро! Бум-бум! Шампанское, девочки ждут! Что вы как эти! А потом вниз, салюты пускать! Пойдем, кенты, пойдем!
Мы пошли в зал. Действительно, выступал гарант. По новогодней традиции нашего поколения звук на телевизоре был выставлен в ноль, зато колонки – выжаты на полную мощь. Играл Цой. И казалось, что седовласый дед с одеревенелым лицом заядлого пропойцы натужно извергает из своих уст:
Пеpемен тpебyют наши сеpдца,
Пеpемен тpебyют наши глаза…
Это выглядело, выражаясь сленгом зумеров, весьма кринжово. Но мы тогда еще не знали ни слова «зумер», ни слова «кринж», а потому я так и не нашелся, как это обозвать. К огромнейшему счастью, дед выступал недолго, что-то около трех минут, и когда на экране появилась Спасская башня, Серега обрубил музыку, а Димон смачно выстрелил бутылочной пробкой в потолок. Девчонки завизжали от восторга.
Под бой курантов я и Маринка пили шампанское на брудершафт. А потом она прошептала мне в самое ухо: «Вместе и навсегда!» и как-то совершенно отвязно поцеловала с языком. Это был самый сладостный, самый запоминающийся поцелуй в моей жизни.