Ах, все неизвестные известны ему, между нами.
Все у него подсчитано мановением пера.
Вертись по кругу, рыбка в черной яме.
IX
На даме
вуаль.
Дождливая ночь.
А в глазах ее —
даль,
устоять — невмочь.
А в глазах ее —
сплин,
вся таинственная она.
Бежит за поездом,
как сенбернар,
луна.
Бежит привычно,
без билета.
Беззвучна
тишина без света.
Дама в скором поезде.
Прилетела галка, вьется в уголке
и на чужом языке
плетет какие-то повести.
Кто ты, недотрога?
Чего тебе хочется,
предсказательница, пророчица?
Смотри, вместо путей —
линии на ладонях людей.
Молчит, и бледна.
Смертельно бледна она.
И ты знаешь сердцем,
спасения
не предвидится вскорости.
Судьба с вуалью.
Дама в скором поезде.
И тьма
за окном глубока.
Уйти от нее — не выйдет?
У осязания есть свое око:
сквозь бархат видит.
Скорый с дамой.
Под ливнем
в туннель врывается
громогласно.
Она поняла.
Она не согласна.
И затворы.
И отговоры.
На рукаве сажа.
Вот морока:
и хочет тебя.
И вопреки.
И против рока.
X
За кусок хлеба, за глоток чистой воды
все, что имеешь, с радостью отдашь.
Человек все ходит, ходит, — до отчаяния, до беды.
И дома не находит. Напиши об этом лишь —
дашь ему хоть немного того, что просит.
Он хочет приюта, как зимой мышь.
Забери беднягу в свой дом,
спрячь, как чемодан, под кровать,
и пусть твои белые руки им займутся потом.
Настоятельно внуши всем:
пусть об этом знают, но пусть молчат.
Кому какое дело, кто чей и с кем?
И будет он у тебя, как на шее ключик.
Чьим ему и быть, если нельзя — твоим?
Ведь каждую ночь его тело учит,
как впитывать тебя в кожу.
Может, ты есть, и может, именно такая.
Именно такая. Боже мой, боже.
Теперь, хоть умри, он из дому — ни шагу.
А про тебя из-за него скажут:
польстилась на бродягу.
Без тебя ему - не с кем, не с чем.
А небо месит серые тучи в вышине синеокой.
Если он будет твоим, будет всечеловечьим.
Найдет тебя, как зеркальце, в траве высокой.
XI
И остерегает. И обольстительна.
Если ты — для нее, ты ей, действительно, —
лишь соринка в глазу. Там, в уголке.
Если вообще ты есть, — отражаешь ее собой.
Если она синяя,
ты голубой.
Ты — ничто, коль исчезнет она вдалеке.
А может, ты все же нужен ей?
Бесконечно. До смерти почти.
Полную голову песен ей нагрусти.
И под созвездием Лебедя ее убей,
сними с себя ее - просто так,
как тунику, как джинсы,
как заношенный пиджак.
Как сухой лес,
ее запали,
как злобой, ею
первого встречного осади,
и по лилиям детства
на исповедь веди.
О, грустен ваш хор, перелетные птицы;
уже навстречу мчится
желтый карнавал!
Однажды она возвратится,
невинная и чистая,
какой ты ее взял.
И твоя она. И чужая.
Она — лед, но холод ее обжигает.
Она — как ржа
на тебе, душа.
Гложет, грызет.
Спящая в себе, в тебе не смыкает глаз.
И гадает ночи напролет,
кто больше даст.
Ты оплакиваешь ее. Но кого?
В ней одной было много всего.
Ты выгадал время. У тебя время выгод.
На одной чаше весов — палач;
там — золота слезный плач.
Несчастная, есть выход:
на другую чашу — хоть каплю слюны,
И все вопросы с ним решены.
И обещает. И отталкивает грубо.
А если точно прицелится пиками грудей,
пустеет небо. Играют ей
падшие ангелы на медных трубах.
И это уже тысяча первая ночь.
Ночь, когда суть не скрыта от взгляда:
ее дивное тело ждет гибель, ничем не помочь?
Но история еще не окончена.
Говори, Шехерезада.