— Как видите, мне придется в полном одиночестве проводить этот вернисаж, отменять что-либо уже поздно. Спасибо, что вы вернули эти предметы, хотя ума не приложу куда бы их пристроить…
— У вас все получится, — подбодрила ее Эшли.
Они вошли в кабинет Фрискина, и Софи включила свет. Эшли не верилось, что еще вчера он принимал ее здесь: в кабинете что-то неуловимо изменилось. Не было самого Фрискина.
— Располагайтесь, Эшли. Здесь вас никто не потревожит, разве что только я забегу на минутку, взять тайм-аут. Надеюсь, не помешаю вам.
— Вы меня не побеспокоите, наоборот, у меня, возможно, возникнут вопросы и вы мне понадобитесь. Понимаю, сейчас вам необходимо сохранить связи Фрискина и вам не до меня, но все же загляните сюда на минутку.
Софи пошла было к двери, но остановилась, повернулась к Эшли и отведя с лица рыжую прядь, спросила:
— Вы же не думаете, что это я… всех троих..? — в ее голосе чувствовалось напряжение.
— Думаю, что это не вы, но все же до окончания следствия вам лучше не уезжать из города.
— Я понимаю, но… если вы что-то обнаружите, скажите мне? Я не к тому, чтобы выведать, просто, я… я боюсь. Мне иногда кажется, что это подбирается ко мне, понимаете?
— Думаю, смерть Боба, Арчи, а потом и Фрискина повлияла так на вас. Вы слишком впечатлительны.
— Да, наверное… я пойду, не буду вам мешать.
Когда дверь за Софи закрылась, Эшли села за письменный стол и положила руки на огромную пустую столешницу. Из-за дверей сюда едва доходил шум вернисажа — там собирались посетители. От того тишина в кабинете становилась еще ощутимей и глубже. Она наугад выдвинула верхний ящик стола и вскоре весь он был завален бумагами. Эшли рассортировала их: счета отдельно, налоговая декларация, платежные ведомости, контракты, аренда, отчеты и переписка ложились в разные стороны, буклеты летели в корзину для мусора.
Лишь после этого она изучила каждую бумажку. К тому времени, когда официант, постучавшись в дверь, внес поднос с кофе, для нее что-то стало проясняться. Отпивая крепкий кофе, Эшли подытожила то, что ей удалось узнать: из оплаченных счетов стало ясно, что Боб съездил в Канаду, в Саскачеван, пробыл там, как и говорила Софи, недели две. Но по тем чекам, которые он приложил, не считая авиабилетов, его расходы оказались не так уж и велики, в основном на бензин для машины, взятой на прокат. Боб много ездил, но чека на крупную покупку не было, как не было и записок Стоуна, на которые ей намекала Софи. Из прайс-листов и буклетов, привезенных из Канады, не было ничего, что заслуживало бы внимания — все они были посвящены культуре сиу и их религии.
Попались несколько невразумительных рисунков, изображающих небрежно заштрихованные круги — их Эшли отложила в сторону. Меньше всего ей дала переписка Фрискина: в письмах, отпечатанных Софи, Фрискин приглашал, обещал, просил и предлагал. Вопрос, что же привез с собой Боб из Саскачевана, оставался открытым.
Допив свой кофе, Эшли сложила бумаги обратно в ящики стола, уложила рисунок с неоплаченными чеками Боба в портфель и покинула кабинет. Это было все, что ей удалось раздобыть, бумаг, которые она рассчитывала найти, не было. Но Софи видела их, и Эшли решила поговорить с ней о них.
По выставочным залам бродила разномастная публика: несколько интеллектуалов общались между собой у витрины с раритетными книгами конца девятнадцатого века, стоя тесной группкой с бокалами шампанского в руках. Большинство посетителей просто ходили, разглядывали экспонаты и приценивались.
Один чудаковатый тип восторженно и громко восхищался какой-то ярко раскрашенной дешевой статуэткой, кто-то вслух внимательно читал пояснение или краткую историю к какой-нибудь вещице. Встречались просто случайно забредшие сюда люди. Эшли надеялась, что в своем строгом сером костюме она не слишком выделяется из разношерстной публики, и никто не угадает в ней полицейского. Стоя в сторонке, она искала глазами Софи.
Та стояла у стенда только что изданного научного фолианта, его представлял сам, довольно молодой, автор, сидевший за столом, на котором высились стопы его монументального труда. Женщина разговаривала с тремя джентльменами. Ожидая, когда Софи заметит ее, Эшли разглядывала ее собеседников.
Один из них выделялся среди строгих костюмов своим пристрастием к стилю кантри, не считая нужным снять свой стессон. Софи щедро раздаривала им улыбки и блистала в длинном сиреневом платье с накинутой на обнаженные плечи розовой шалью. Оставив на время кокетливо-легкомысленный тон, она с неподдельным вниманием слушала господина, настолько худого, что даже его элегантный черный фрак, явно сшитый на заказ, не мог ее скрыть. Видя, что все внимание Софи поглощено собеседником, Эшли пошла посмотреть выставку, прижав к боку локтем портфель.
По ее мнению собрание демонстрируемых здесь вещей было несколько хаотичным и бессистемным. Однако если Фрискин ставил своей задачей просто показ старинных вещей, то он ее выполнил: здесь можно было увидеть все, начиная от антикварной мебели, картин и скульптур, до забавных раритетных безделиц, таких как игрушки, табакерки и даже потемневшие серебряные зубочистки и булавки.
Ее внимание привлек приземистый комод, украшенный замысловатыми резными завитушками и раковинами так, что на нем практически не оставалось ровной поверхности, за исключением полированной столешницы, на которой стоял бюст — голова древнегреческой богини весны с пышным венком из роз, красовавшимся на ее буйных волнистых волосах, с капризным выражением на юном личике.
Она рассматривала тяжелый бронзовый подсвечник в форме резвящегося сатира, когда скорее сознанием, чем взглядом зацепилась за какой-то архаичный предмет, неуловимо знакомый и уже виденный где-то. Отвернувшись от подсвечника, Эшли подошла к витрине, за которой висел обод с хаотично, туго перетянутыми по всему периметру нитями. Кое-где в них были вплетены перья, а по низу его украшали три сивых волчьих хвоста, между которыми висели крупные пожелтевшие клыки.
Пораженная Эшли разглядывала древний индейский щит, потом торопливо открыла портфель и достала рисунок, который взяла из кабинета Фрискина. Сомнений не оставалось: рисунок, пусть и неумело, изображал именно этот предмет.
— Интересуетесь искусством индейцев? Вот уж не думал, что кого-то, кроме специалистов, заинтересует их архаика.
Эшли обернулась.
— Этот щит, — пояснил молодой человек лет тридцати, показав на него бокалом с шампанским.
Эшли узнала в нем автора, который представлял здесь свой труд. К его столу никто не подходил, ему стало скучно и своей собеседницей он выбрал Эшли. На белую рубашку, расстегнутую у ворота, был накинут стильный черный пиджак, который никоим образом не сочетался с синими потертыми джинсами, но молодого человека это похоже мало волновало.
— Правда несколько странно принимать эти переплетения нитей, за то, что должно быть монолитным, отражать вражеский удар, защищать… — продолжал он. — Но нам, европейцам, не понять образ мышления дикарей. Заметьте, я не сказал, что он примитивный, просто первобытную ступень развития принято обозначать дикарской. Я нисколько не умаляю коренное население нашей благословенной родины, но давайте глядеть правде в глаза. На табличке под щитом написано, что это щит конца семнадцатого, начала восемнадцатого века. Когда наши с вами предки ступили на эту землю, индейцы пребывали в первобытном состоянии, тогда как у нас уже вовсю развивалась буржуазия. Ход истории был предначертан и тут уж ничего не поделаешь, согласны?