— Марина… — Алена подняла глаза и, как обычно, задала вопрос, который и сама не ожидала от себя услышать: — А почему ты не вышла замуж?
Некоторое время в кухне стояла полная тишина — казалось, что каждая из двух присутствующих женщин даже перестала дышать, а потом Марина ответила спокойным и ровным голосом:
— Не взял никто, вот и не вышла. — И, словно ничего не произошло, продолжила снимать пену, вспучившуюся на краю огромной кастрюли.
— И ты никогда… Ты никогда никого не любила? — Алена прошептала это одними губами и удивилась тому, что Марина все-таки расслышала ее вопрос. Расслышала и ответила на него — все так же ровно и спокойно, казалось, абсолютно равнодушно:
— Любить нельзя. Людей — нельзя. Можно любить растения, цветы. Животных… Собак, кошек, скотину можно любить. Детей… А людей — нельзя. Нельзя любить людей, Алена. Хватит уже капусту резать, не на свадьбу же. И так полный таз.
Привычным движением сильных и огрубевших от труда рук она насыпала в таз пригоршню соли и принялась перетирать капусту между пальцев, выдавливая сок. Алена молчала — казалось, впервые за те два года, что она жила в одном доме с этой женщиной, ей захотелось рассмотреть ее поближе, понять, что это за человек. Темные, тонкие, в то же время очень густые брови изгибались, словно две ветки, на ее бледном лице, светло-карие глаза казались почти желтыми на фоне черных и длинных ресниц. Марина была красивой — пожалуй, даже теперь, когда юность осталась далеко позади, с этой женщиной мало кто мог сравниться. В ее глубоком, всегда пристальном и прямом взгляде чувствовался какой-то магнетизм — Алена и раньше очень часто ловила себя на мысли о том, что, встретившись взглядом с Мариной, она быстрее хочет отвести, опустить глаза, как будто где-то в самой глубине души начинала чувствовать вину перед этой женщиной. Но в чем она могла быть перед ней виновата? В чем они обе могут быть виноваты друг перед другом — разве только в том, что обе несчастны, каждая — по-своему… Странно, до этого дня Алена никогда не задумывалась о том, что Марина может быть несчастной. А та, в свою очередь, наверняка завидовала ей, Алене, считала, что она должна быть счастлива, потому что у нее есть муж… Но откуда эти слова?
Алена раздумывала — стоит или не стоит спрашивать Марину о том, что подтолкнуло ее вынести столь строгий приговор тому единственному чувству, которое, как считала и продолжала, несмотря ни на что, считать Алена, является для человека единственным смыслом жизни? Что жизнь без любви — пустые дни, кастрюли и сковородки, хлопоты, день без солнца, ночь без луны и звезд… Разве можно жить без любви и разве можно представить себя несчастливой, если у тебя есть главное — любовь? Даже Мила, которая так мучилась из-за своей любви, порой казалась Алене самым счастливым человеком на земле. Что же могло так перевернуть естественные для каждого человека представления о жизни в душе этой строгой и молчаливой женщины?
Алена так и не решилась ее об этом спросить, почувствовав, что та не желает этого разговора. День прошел как в тумане — Алена больше не произнесла ни с кем ни слова, не пошла больше на родник за водой, сославшись на боли в пояснице. Вечером молча легла в постель, глянула на часы — была уже почти полночь, а это значило, что ее муж сегодня в очередной раз взял «выходной». Долгое время она ворочалась без сна, а потом, едва задремала, вздрогнула, проснулась, совершенно отчетливо в ночной тишине услышав удар о стекло. Замерев, почти не дыша, она прислушалась — но за окном было тихо, и она снова склонила голову на подушку, как вдруг в оконное стекло снова кто-то бросил маленький камушек.
Спустив ноги на пол, она содрогнулась — деревянный пол, не покрытый ковром, был просто ледяным, и она поспешила надеть на ноги теплые и мягкие тапочки с меховой опушкой — подарок Лили, память о ней. Не зажигая света, она медленно подошла к окну, слегка отодвинула штору и принялась всматриваться в ночную темноту. Тусклый свет фонаря, прикрепленного к входной двери, освещал крошечное пространство, прямоугольную площадку возле дома — крыльцо, дворовую обувь, стоящую ровненьким рядком возле порога, ветки ореха, краешек лавочки, на которой когда-то они сидели вдвоем с Лилей, — больше ничего. Все остальное казалось тугим и плотным сгустком темноты, и только на небе вопреки всему светили звезды. Алена медленно отошла от окна, снова опустилась в уже успевшую остыть постель, посмотрела на часы — половина второго. Скоро вставать… Зажмурив глаза, она попыталась мысленно представить себе маятник часов, который двигался из стороны в сторону — медленно и монотонно, и больше ни о чем не думать. Это был старый и испытанный способ заснуть. Алена прочитала о нем еще давно в каком-то журнале и с тех пор часто заставляла себя представлять эти часы, со временем поняв, что она их по-настоящему ненавидит. Ненавидит этот маятник, живущий в ее воображении и равнодушно отсчитывающий и уносящий с собой драгоценные минуты ее жизни… Но только на этот раз у нее ничего не получилось. Маятник то и дело исчезал, мысли снова и снова возвращались к тому, что случилось с ней утром на роднике, к тем словам, которые произнесла Марина. Решительно и зло поднявшись с кровати, Алена накинула поверх ночной рубашки халат, снова надела тапочки и, бесшумно затворив за собой дверь, спустилась во двор.