После завтрака Эгле сразу уехал в санаторий. Янелис взял грамматику и принялся расхаживать по гостиной, громко разглагольствуя:
— Какой язык самый трудный на свете? Латышский, потому что вы думаете, что знаете его, а я вам сейчас докажу, что вы совсем не знаете.
— Ну чего болтаешь, — распрямила спину Кристина. Она натирала паркет.
— Я не болтаю, так сказал учитель, а у меня завтра сочинение. Возвратные глаголы первой группы третьего склонения действительного залога в изъявительном наклонении простого настоящего времени в третьем лице имеют окончание…
— И что за околесицу несет! — дивилась тетка.
В кабинете зазвонил телефон. Кристина пошла к аппарату, потом с ехидцей в голосе позвала племянника:
— Иди, с тобой желает говорить женщина.
Янелис взял трубку.
— Ты, Янелис? — И, не ожидая подтверждения, знакомый и радостно-взволнованный голос торопливо сообщил: — Сегодня доктор Берсон получил письмо из Москвы, из института гематологии. Там разработан новый метод лечения лучевой болезни. Какая-то операция. Берсон говорит, надежды не плохие.
Янелис, не глядя, кинул трубку и выбежал в гостиную, выхватил из теткиных рук щетку и в бурном приливе энергии принялся распихивать стулья и драить пол.
— Стало быть, девица порадовала. Ты сперва экзамены сдай, а тогда женщинами интересуйся, — заметила ему Кристина.
— Да это была не женщина, а сестра Гарша.
С письмом в руке Берсон торопливо шел по коридору санатория.
Его окликнули: «Доктор!»
Облокотившись на подоконник, в коридоре стоял Вединг; с каким-то особым шиком он покусывал карандаш и помахивал журналом с кроссвордом.
— Доктор, скажите, пожалуйста, вы человек более образованный, — что бы это могло быть: «длительное состояние душевного подъема и радости» из семи букв?
Берсон, не задумываясь, ответил:
— Счастье, может, подойдет.
Вединг карандашом сосчитал клеточки.
— Хоть счастья и не бывает, но слово годится.
— Почему же не бывает! Счастье — это, например, здоровье. Выздоровеете и узнаете, что такое счастье, — возразил ему Берсон.
— Тогда мне придется ходить на работу. А это мой удел, а не счастье.
Однако даже безысходный пессимизм Вединга не смог сегодня испортить Берсону настроение. Улыбаясь, он открыл дверь кабинета главного врача.
Эгле, удобно устроившись в кресле, рассматривал на негатоскопе рентгенограммы. Не оглядываясь, он сказал:
— Только костлявая имеет привычку входить без стука.
— А я — жизнь!
Эгле обернулся.
— Какая ты жизнь — кощей!
Приступая к серьезному разговору, Берсон заложил руки за спину и принялся большими шагами мерить кабинет.
— Так вот, собирайся в больницу. Пишет известный тебе профессор Дубнов. Ты будешь одним из первых, на ком применят новый метод. Сущность операции тебе, конечно, знакома.
— Всего год назад ее делали только собакам и обезьянам, — заметил Эгле.
— Год назад ты давал Ф-37 только морским свинкам.
— Хочешь сыграть на моих чувствах? — криво усмехнулся Эгле.
— Да ну тебя совсем! У здорового человека берут костный мозг из грудинной, бедренной кости или из ребра и пересаживают тебе вместо твоего, переутомившегося. Берут от нескольких доноров. Свежий костный мозг расшевелит твой, усталый, и он снова начнет полным ходом творить лейкоциты.
— У сказок всегда счастливый конец.
Берсон остановился и пристально поглядел на Эгле.
— Тебе известен случай из жизни зверей?
— Есть много. Который именно?
— Про двух лягушек в горшке со сметаной. Про оптимистку и пессимистку?
— К сожалению, да.
— Ну так вот.
Эгле выключил лампу негатоскопа. Зеленовато мерцающий экран превратился в обыкновенное стекло кремового цвета.
— Имеются статистические данные у французов, американцев… — Лицо Эгле сникло и приняло землистый оттенок, как всегда, когда не удавалось избежать прямого разговора о его собственной болезни. — Хватит с меня боли. Устал я. Подождем. Так устал, что не могу решиться. Завтра поговорим.
Берсон ежедневно заводил с Эгле разговор об операции. Он уже договорился в Риге насчет места в больнице и изучил всю присланную из Москвы литературу о перспективах и возможностях пересадки костного мозга. Эгле не отказывался, но тянул, ссылаясь на необходимость вести наблюдение за больными, которым дает Ф-37. Окончательное решение каждый раз откладывалось на неопределенный срок. Это было не что иное, как апатия. Потом ему захотелось самому встретить Герту с курорта, дождаться, пока Янелис отдохнет после экзаменов, посмотреть, как сын будет делать первые шаги в жизни, и уж только тогда лечь в больницу — заведение, из которого иногда выносят вперед ногами.