Гарше хотелось притвориться ласковой, но в сорок четыре года это не очень-то получается. Ее улыбка собрала вокруг глаз множество «куриных лапок», но глаза не улыбались.
Она сходила переодеться. И теперь шла по парковой дорожке, и Берсону, смотревшему ей вслед, казалось, будто это идет девушка — так грациозна и гибка была ее фигура.
Гарша углубилась в парк. Возле кустов орешника кое-где стояли скамейки, чтобы больные могли отдыхать во время прогулок. «Человек, по-видимому, всегда и везде жаждет оставить память по себе», — подумала Гарша, мимоходом заметив, что на спинках скамей появились новые инициалы. Неплохо бы рядом со скамейками устанавливать специальные доски для памятных знаков. Хотя маловероятно, что на этих досках станут вырезать — в этом не будет ничего недозволенного.
Кто-то шумно продирался сквозь густой ельник. Косуля, олень или, может, корова? Нет, за поворотом дороги оказалась скамейка, а чуть поодаль среди деревьев мелькнули две белые рубашки. «Если дежурная доложит, что во время тихого часа все больные были в палатах, заработает у меня выговор», — подумала Гарша.
Она дошла до мелиоративной станции. Пересекла танцплощадку под липами и свернула на лесную тропинку, которая привела ее к вытоптанному берегу озера. Камыш тут уступал место небольшому и отлогому пляжу. Спрятав головы в густой тени ольшаника, на песке загорали женщины. В озере кто-то шумно плавал, ритмически взмахивая сразу обеими руками и затем целиком скрываясь под водой.
Гарша на мгновение остановилась. Может, окунуться перед дальней дорогой? Лежавшая спиной к Гарше женщина вдруг заговорила, явно обращаясь к ней:
— Арнольд, прогони, пожалуйста, у меня муху со спины.
— К сожалению, я не Арнольд, — сухо ответила Гарша, узнав голос медсестры Крузе.
Крузе повернулась и дружески улыбнулась Гарше. Ее коричневеющая кожа слегка лоснилась от крема, а купальные принадлежности были столь экономно скроены, что на них уместилось всего три маковых цветка. Крузе знала, ей незачем прятать свое тело.
— Ах, это вы, сестра Гарша. Позагорать пришли?
Гаршу вдруг осенила мысль. «Пожалуй, попробую. Попытка не пытка».
— Сестра Крузе, у меня к вам личная просьба, нет… это дело всего коллектива нашего санатория. Один из наших сотрудников тяжело болен…
— Так в чем же дело, поможем. Выделим средства, в санаторий пошлем. Я, как член месткома…
— Вы знаете, что доктор Эгле болен?
— Ходят слухи.
— Это не слухи. Вы здоровы?
Крузе улыбнулась доброй улыбкой и, сладко потянувшись, согнула и снова разогнула ногу с узкой коленкой и повернулась на живот. Под эластичной кожей не обозначилось ни одного бугорка жира.
— А разве это не видно?
Гарша знала, что никогда не была так красива, и все же не обиделась, хотя, как женщина, безошибочно почувствовала вызов в этой ласковой улыбке.
— Вы согласились бы часть своего костного мозга из берцовой кости отдать для пересадки доктору Эгле?
Крузе сразу посерьезнела.
— Вы можете дать мне стопроцентную гарантию, что от этого он выздоровеет?
— Я надеюсь. Я верю!
— Если мне скажут, что мое участие наверняка спасет жизнь другому, тогда — да. Но не иначе. — Крузе опять поглядела на свою ногу.
Пловец, который плавал, выбрасывая обе руки из воды, вышел на берег и ладонями сгонял с себя воду. Это был крупный, мускулистый парень.
— И на ноге на всю жизнь останется шрам. Чего доброго, жених от меня откажется. — Крузе снова улыбнулась Гарше, мило и бесстыдно. — Вам легко говорить.
Гарша натянуто улыбнулась.
Подошел парень.
— Арнольд, ведь тебе не понравится, если меня здесь разрежут и навсегда останется шрам?
Арнольд опустился на песок рядом к Крузе.
— Резать такую ногу? Ни под каким видом!
Как бы извиняясь, Крузе добавила:
— Вот видите — не разрешает.
Гарша собралась идти, но перед этим доказала, что и она не лишена ехидства:
— Ну как же! Ведь ваше главное достоинство — ноги. Всего наилучшего!
Гарша ушла, а молодые люди растянулись на песке и обменялись улыбками: ну и чудачка! Костный мозг ей подавай!
Гарша пошла берегом. Словно разомлевшая от зноя, речка текла лениво, а на излучине поглубже останавливалась и вовсе. Тут росла кубышка, недолюбливающая течение и спешку. Полуденное солнце утомляло, и Гарше захотелось искупаться.