Эгле вошел в палату. Вединг неподвижно лежал на спине и не обратил внимания на вошедших. Изо рта у него торчал термометр. Эгле присел подле его койки.
— Что это еще такое?
— Так точнее всего, вы это могли бы и сами знать, — ответил Вединг и снова вложил термометр в рот.
— Извините, я совсем забыл об этом, — с деланной серьезностью наморщил лоб Эгле. — Хорошо. Только теперь уж не вынимайте термометр изо рта, пока я не договорю до конца. Так вот: няня на почту больше ходить не будет, иначе она не сможет обслуживать других больных. Если возникнет необходимость, мы телеграфируем сами. Это, во-первых. Во-вторых, если температуру измерять непрерывно, то она повышается, посему запрещаю вам это делать чаще двух раз в день.
Вединг извлек на секунду термометр.
— Вы не можете мне запретить наблюдать за состоянием моего собственного здоровья.
— В-третьих, на острове Святого Маврикия был такой случай: один человек тоже держал весь день во рту градусник. От этого у него свело судорогой челюсть, он раскусил термометр, проглотил ртуть и через два дня умер от отравления ртутью.
Вединг, словно в гипнозе, не сводил с доктора глаз.
— Я вам назначаю воздушные ванны… Если у него нет сил самому выйти, пусть санитары выносят его вон туда, на лужайку, — добавил он уже Аболе. — Рядом поставьте большую пальму, чтобы солнечный удар не хватил. Не забудьте про пальму!
Когда врачи ушли из палаты, Вединг достал изо рта термометр и внимательно исследовал, не заметно ли на стекле меток от зубов.
Наконец Эгле вошел в семнадцатую, к Алдеру. Алдер сидел, подпертый тремя подушками. Руки, точно утомленные тяжким трудом, лежали поверх одеяла. В кружке на окне опять стояли свежие ромашки.
— Положение улучшается, — начал Эгле.
— Да, я это чувствую. Крови в мокроте больше нет, — шепотом говорил Алдер, будто бы то, что он чувствует себя лучше, являлось тайной.
Эгле знал, что состояние не изменилось, но и знал также, что Алдеру очень хочется, чтобы оно улучшилось, и потому добавил:
— Палочки в мокроте есть, но меньше. Нам надо продержаться до зимы, до морозов, тогда мокроты поубавится, и будете меньше кашлять. Будем дожидаться зимы.
«Оба мы будем дожидаться зимы, — подумал Эгле. — Зимой мы будем ждать лета, потому что весенние оттепели, когда днем пригревает солнце, а ночью под ногами хрустит ледок, — тоже незавидное время для легочников. Тяжело Алдеру. Если в груди недостает воздуха, а ты знаешь, что вокруг целый океан, то страдание причиняет не только то, что нечем дышать, но и чувство несправедливой обиды. Если у меня мало крови, а я знаю, что в войнах тысячи литров крови вытекали и вытекают на землю, то я мучусь не только от болей в сердце, которому не хватает крови, но и от чувства несправедливости. Мы оба страдаем. Возможно, он больше, полагая, что существуют на свете лекарства или мудрый врач, которые могли бы спасти его, но все упирается в невозможность доставки в „Арону“ этих лекарств или врача. И вообще — страдание не температура, которую можно измерить градусником: у меня сильней, у тебя меньше».
— Будем дожидаться зимы, — выходя, повторил Эгле.
«Правда, старики говорят, зимой умирать нельзя, — живым трудно в мерзлой земле рыть могилу.
Вот мы и будем ждать лета, летом — зимы. Впрочем, этак нам вообще конца не будет. Нет, не будем нахалами, уступим место другим».
Эгле по привычке посмотрел в окно, и тут, словно шип, кольнула его мысль, что, возможно, и он последнее лето любуется далиями на лужайке. Хотелось, как ребенку, расплакаться, излить душу маме, просить у нее защиты, закричать, что он не хочет, не хочет…
Эгле вошел в хозчасть. Навстречу ему поднялся элегантно одетый мужчина с коротко подстриженными, тоненькими усиками.
— А я вас целый час жду, доктор. Можете меня поздравить — проект утвержден! — радостно отсалютовал он рулоном чертежей.
Эгле стряхнул тоскливые мысли. Теперь-то он уж никак не может уйти домой, не посмотрев проекта в окончательном виде.
— Здравствуйте, уважаемый товарищ архитектор, — протянул ему руку Эгле. — Я вас жду гораздо дольше. Выйдемте на воздух и поглядим, что тут нарисовано.
Они расположились на лужайке перед корпусом, расстелив прямо на траве листы с планами, разрезами и перспективами.
Вскоре Эгле окликнул проходившую мимо дежурную сестру и попросил собрать больных после тихого часа в зале.
Эгле окинул взглядом собравшихся и невольно вспомнил, как он двадцать два года назад, в ноябре 1940 года, получил известие об отмене платы за медицинскую помощь. Вот здесь же он сообщил об этом больным. Только тогда он перед ними стоял. Сегодня он говорит сидя, чтобы не закружилась голова.