— Вы очень красивая девушка, — ухмыляясь, сказал Гребзде.
— Не отрывайте меня от дела попусту. — Няня повернулась к двери.
— И симпатичная, — не смутился Гребзде.
— Что вам нужно?
— Ваза, — показал на цветы Вагулис.
— Так бы сразу и сказали без лишних разговоров.
Гребзде взбил хохолок.
— А вам будто и поговорить неохота!
Няня была еще молода, кругла и румяна и не знала, дозволяет ли инструкция сердиться на больных сразу после операции. На всякий случай она ограничилась тем, что покраснела и вышла из палаты.
Затем Вагулис достал из тумбочки сигарету и, выпуская дым под одеяло, с аппетитом закурил. В палате царило настроение выходного дня после трудной рабочей недели. Вагулис покуривал, Гребзде сосал конфетку и смотрелся в зеркало, время от времени перемещая узел своего цветного платочка. Двоюродный брат Вагулиса потягивал прохладный напиток из красной смородины, поскольку этот августовский день был довольно жарок.
— Теперь поправится, — рассуждал вслух Гребзде. — У меня кровь крепкая. Раз меня укусила змея, так верите? — она сдохла, а мне хоть бы хны.
— Ты змею пристукнул, — напомнил брат Вагулиса.
— Так что, разве она не сдохла?
— Да, — протянул Вагулис, — ни за что не понять мне, отчего человек такая бестолковая тварь. Чтобы жить одному доктору Эгле, надо всего литров пять-шесть крови, а на войне льют и льют ее почем зря прямо на землю. Пролили целую реку, лес можно сплавлять.
— Нет, трупы, — мрачно возразил Гребзде. — А почему так? Ведь не в старину живем, когда люди были необразованные. Неужто человек так никогда и не поумнеет?
— Что до меня, так я кровь проливать не стану, — сказал Вагулис.
— Я тоже.
— И я. Ну вот, хоть три человека на земле дошли своим умом до этой премудрости, — заключил Гребзде. — Когда няня принесет вазу, я скажу ей, что не женат. Может, объявится еще и четвертый умник?
Когда сестра вышла из палаты и на тумбочке тихо затеплился ночник, Эгле вынул из вазы цветок и кинул Герте. Ему хотелось быть добрым, добрым ко всем, и он сожалел, что иногда бывал суров. Сегодня он узнал, как добры к нему люди.
— Впредь мы будем больше разговаривать друг с другом, — сказал Эгле. — Человек может страдать из-за того, что не все высказал. И если один… уходит, и во всем есть ясность, не осталось недомолвок, то второму легче…
— Никто не уйдет! — перебила его Герта.
— Да, да. Я же знаю, что сегодня мы и живы и здоровы. По сути дела, человек бессмертен. Я думал над этим. Он — часть великой Жизни…
— Что-то очень уж мудрено. Лучше полежим, помечтаем. Представим, что сейчас поделывает наш мальчик.
— Вот-вот! Янелис — прямейшее доказательство нашего с тобой бессмертия.
— Интересно, он тоже думает о нас? — гадала Герта.
— Нет, его задача думать дальше, так сказать, с упреждением на одно поколение, — улыбнулся Эгле. — Он думает о своей девушке. И тут, к сожалению, нам возразить нечего.
— Но мы же его родители!
— А разве мы, в свое время, спрашивали у кого-нибудь разрешения на любовь?
— Да-a. Я уже начинаю забывать об этом. Это признак старости, — вздохнула Герта и потянулась за зеркальцем.
Эгле сделал несколько движений кистями рук и вспомнил, что часто видел, как то же самое проделывают больные, вынужденные подолгу лежать без движения. За месяц даже руки кузнеца, в которые въелись масло, сажа и железо, становятся белыми. Тогда, наверно, хватает времени присмотреться к своим рукам, вспомнить о происхождении каждого шрама. А уж за целую жизнь хоть один шрам да появляется у каждого, кто не был белоручкой. И у малыша, тайком схватившего нож, чтобы вырезать крылья для ветряка, и не поверившего, что нож кусается, и у старого лесовика, который хотя и знает, что топор остер, однако нет-нет да и заденет им по живому. Руки — они часть биографии человека.
Янелис ехал в троллейбусе и все еще мял в руке листья. Его грудь распирало от прилива энергии и сил, словно лед на Дзелве перед весенним половодьем.
Операция прошла удачно. Опасность, нависшая было над отцом, миновала. Вчера он, Янелис, со своей девушкой был в кино. Когда актеры на экране соединяли уста в долгом поцелуе, Янелис с гордостью думал о том, что каждому из них больше, чем шестнадцать лет, и они имеют право видеть, как в фильме герои целуются. В такие моменты их лбы морщились и на лицах появлялась почти укоризна, но когда Янелис провожал девушку домой, то они тоже целовались, если поблизости никого не было. И у дома девушки он вырвал цветущий подсолнух вместе с длинным, словно палка, черенком, и преподнес ей.