Но не дадимся в обман этим красивым фразам. Боркман — поддельный Наполеон, и Ибсен с ужасающей верностью наблюдения вскрывает перед нами все его маленькие скрытые недостатки. Двигателем его честолюбия никогда не было стремление к благу человечества, как он старается себя уверить, а только самый необузданный эгоизм. «Ты никогда не любил никого, кроме самого себя... вот основа всего!» — грубо бросает ему в лицо его жена и она права. Этому неизмеримому эгоизму он пожертвовал всем: своей репутацией, честным именем своей семьи, счастьем, которое он мог бы найти в любви, жизнью женщины, которая любила его. И в то время, как он приносил все эти жертвы, была ли у него, по крайней мере, та вера в свою звезду, о которой он беспрестанно говорил и которая могла бы до известной степени оправдать его? Нет: Боркман даже не честолюбец высшего порядка — в глубине души он не уверен в успехе. «Люди уж так устроены, — сказал он раз, — одно и то же является предметом их веры и сомнения». В то время, как в качестве директора банка он налагал руку на доверенные ему вклады, он сомневался, так как в этот самый момент он оставил неприкосновенным бывшее также в его распоряжении состояние его прежней невесты, которую он продать сопернику, в то же время глубоко любя ее. Точно также у него нет настоящей веры и тогда, когда побежденный и разоренный он ждет часа отмщения. Он дружен с одним бедняком, старым Фольдалем, который считает себя великим поэтом, также как Боркман считает себя гением. И оба эти человека, потерпевшие крушение в жизни, взаимно поддерживают друг в друге свои иллюзии. Значит, Боркману нужно одобрение со стороны, чтобы утвердить его в его мнении о самом себе. Он играет комедию перед самим собою; в течение долгих часов одиночества, он повторяет тот жест, которым он встретит своих врагов, когда они придут умолять его. В сущности он просто убогий комедиант, этот псевдо-сверхчеловек без искреннего убеждения, без гения, разыгрывающий из себя Наполеона, раздевающий вокруг себя разорение и отчаяние, несмотря на все свои великолепные планы. Его ужо не было в живых задолго до той темной зимней ночи, в которую смертельные объятия холодного ветра остановили биение его сердца. Сам он говорит, что умер в тот день, когда рассеялись его честолюбивые мечты о богатстве и могуществе. Он ошибается: он умер в тот день, когда продал свою невесту. Может быть, даже, он никогда не жил!
Однако, не будем слишком строги к Боркману. В самом деле, кто может сказать, вполне ли он ошибается в своем понятии о самом себе, и вполне ли прав его противник, составив себе о нем противоположное понятие? Я не уверен, что Ибсен считает единственно верным одно из этих двух понятий. Я скорее склонен думать, что он считает оба эти понятия отчасти верными. В сущности очень возможно, что в глазах Ибсена нет очень значительной разницы между Боркманом и «настоящим» великим человеком. Я только что сказал, что Боркман был ложным Наполеоном, но я не уверен, что для Ибсена, Наполеон, «исторический герой», «глава народов» — нечто много большее, чем счастливый Боркман, Боркман, которому удалось бы протянуть две недели, необходимые для успешного окончания его операции. В таком случае драма Ибсена, очевидно, повествует нам не только о печальном банкротстве ложного великого человека, но разбивает в наших глазах само честолюбие, вскрывая всю слабость и нравственную нищету, которая живет в душе вершителей судеб человечества.