Не менее меланхолической является участь скульптора Арнольда Рубека. И у него, как у Сольнесса, были блистательные мечты о славе и красоте. Он хотел создать дивную статую, которая изображала бы день воскресения из мертвых в чертах молодой женщины, пробуждающейся от сна смерти, идеальной девственницы, воплощающей в себе все благородство, всю гордость, всю чистоту, какие есть на земле. Он находит для этой работы помощь, на которую не мог и надеяться. Молодая девушка, Ирена, влюбляется в него и в его искусство, бросает свою семью, свой дом для того, чтобы следовать за ним и служить ему образцом. Она посвящает себя Рубеку с радостным ликованием, с беззаветною преданностью; она служит ему «всею кровью своей трепещущей юности», как ома сама говорит. И скульптор, всецело отдавшись своей миссии, принимает эту преданность исключительно как художник: он остается холоден, он владеет собою перед этой женщиной, которая отдавалась ему телом и душою, которая, вся трепеща любовью, открывала для него сокровища своей девственной наготы. Он обожает ее чудную красоту, но не позволяет человеческой любви пробиться в своем сердце, он отталкивает эту любовь, он запрещает ее себе, как греховное искушение: ему кажется, что малейшее плотское желание, которое он может почувствовать к своей натурщице, осквернит его душу и помешает ему достигнуть цели, о которой он мечтал. Между тем статуя «Воскресения», — «наше дитя», как называет ее Ирена, подходит к концу. И тогда молодая девушка, чувствуя, что роль ее кончена, что она сделается ненужной скульптору, что она была в его жизни только «прекрасным эпизодом», внезапно скрывается, уязвленная до самой глубины своего существа. Она без счета расточала Рубеку не только цвет своей красоты, не только четыре года своей молодости: «Я дала тебе, — говорит она ему, — мою молодую, живую душу. И я осталась с большою пустотою внутри... без души». Она чувствует, что отныне жизнь ее разбита, что она живая сошла к мертвецам.