Знамением недоверия со стороны императора Витгенштейн считал тот факт, что Киселев «был прислан некоторые дела исследовать при прежнем главнокомандующем», а значит, его новое назначение и «удаление» Рудзевича «подадут, конечно, мысль не только армии, но и всему свету, что он (Киселев. — О. К.) ныне здесь находиться будет уже не для временного, но для постоянного надзора».
Резкий тон письма удивил Александра I, не принявшего отставку Витгенштейна. Удивление скользит в строках «высочайшего рескрипта» — ответа на возмущенное послание главнокомандующего. Император оправдывался перед генералом, всячески расхваливая Киселева: «Я смело отвечаю, что лучшего вам помощника по сей (штабной. — О. К.) части быть не может».
Александр советовал Витгенштейну не обращать внимания на светские сплетни и парировал выпад насчет «постоянного надзора» со стороны Киселева: «Остается мне заметить вам насчет предположения вашего, что генерал-майор Киселев назначен мною, дабы иметь во второй армии надсмотрщика, — сие несходно ни с моими правилами, ни с моими понятиями, кои довольно мною ясно доказаны в долгое продолжение времени, чтобы не быть известными всем». В конце письма император добавлял, что Витгенштейн может не сомневаться в его доверии — без этого доверия главнокомандующий «и пяти минут» не остался бы на своем посту.
Киселев, выезжая из Петербурга на новое место службы, не знал о переписке Витгенштейна с царем. Он узнал о ней уже в пути, из сообщений своих хорошо информированных петербургских друзей — генерал-майоров Арсения Закревского и Алексея Орлова. Первый из них был в 1819 году дежурным генералом Главного штаба армии, а второй — командиром лейб-гвардии Конного полка. Орлов сообщал Киселеву, что обращение главнокомандующего к императору инспирировано его адъютантом — Павлом Пестелем.
История с «негодованием» Витгенштейна действительно во многом была делом рук Пестеля. Решительность адъютанта в данном случае объяснялась просто: Пестель не хотел терять свое влияние. И конечно, его поведение не могло не оскорбить нового начальника штаба. Пестель и Киселев были однополчанами по Кавалергардскому полку, примерно равными по возрасту, принадлежали к одному светскому кругу.
Но когда в начале мая 1819 года Киселев появился наконец в Тульчине, главнокомандующий, совершенно «неожи-даемо» для нового начальника штаба, принял его милостиво и ласково. Очевидно, «рескрипт» Александра успокоил его. Витгенштейн выразил «сожаление о всем том, что он вынужден был писать» против его назначения.
Иными словами, Витгенштейн и Киселев договорились. Такой поворот дела оказался малоприятным для Пестеля, которому пришлось расплачиваться за свою интригу. Очевидно, что реакция Киселева на поступок Пестеля была более чем бурной. Очевидно также, что этот момент оказался критическим в карьере декабриста. Из его переписки с отцом мы узнаем, что именно тогда — в середине мая 1819 года — любимый адъютант Витгенштейна решил сменить место службы, стать начальником штаба у генерал-лейтенанта графа Ивана Витта, того самого, дочери которого он через два года сделает предложение. Генерал Витт руководил военными поселениями юга России.
Правда, отношения Киселева с Пестелем быстро наладились. Оба осознали, что друг без друга им не обойтись. Пестель увидел, что царский «друг» прибыл в армию «всерьез и надолго», понял, что его в любом случае лучше иметь в союзниках, чем во врагах. У него хватило ума и такта уйти с первых ролей в штабе — предоставив их честолюбивому генерал-майору. «Все дела, на имя начальника моего (Витгенштейна. — О. К.) приходящие, идут ко мне и через меня», — с удовлетворением писал Киселев Закревскому вскоре после приезда в Тульчин.
С другой стороны, Киселев не имел никакого опыта штабной работы. У него в армии не было ни единомышленников, ни друзей, зато было много тайных недоброжелателей, недовольных его назначением. Недовольны были и штабные чиновники, которые готовили ему «бурю», существовала и «генеральская оппозиция» новому начальнику, которую возглавлял Рудзевич. Киселев быстро понял, что без помощи некогда всесильного «графского адъютанта» ему очень трудно будет стать полноценным начальником штаба. И он решил забыть все свои обиды на Пестеля. Началось «странное сближение» царского любимца и будущего декабриста.
Уже через два месяца после своего приезда в Тульчин Киселев писал Закревскому по поводу Пестеля: «Я личностей не знаю и забываю прошедшие до приезда моего действия, о которых известился я, но отдавая справедливость способностям его, я полагаю услужить тем государю». В этом же письме Закревский уведомляется о том, что «из всего здешнего синклита он (Пестель. — О. К.) один и совершенно один, могущий с пользою быть употреблен — малый умный, с сведениями, и который до сих пор ведет себя отлично хорошо».
Правда, как явствует из той же переписки Киселева с Закревским, сближение с Пестелем не проходило гладко. Так, например, резкий срыв произошел в конце лета — начале осени 1819 года. В августе Закревский получает сообщение о том, что Киселев ценит в Пестеле «не душевные качества», но «способности ума и пользу, которую извлечь можно». «Впрочем, о моральности не говорю ни слова», — добавляет начальник штаба.
В октябре отзывы Киселева становятся гораздо более резкими: «Он (Пестель. — О. К.) действительно имеет много способностей ума, но душа и правила черны, как грязь; я не скрыл, что наша нравственность не одинакова, и как ему, так и графу (Витгенштейну. — О. К.) без дальних изворотов мнение мое объяснил». Конкретный повод написания этого письма неизвестен, но скорее всего Пестель в это время как-то попытался интриговать против Киселева в пользу его «предместника» Рудзевича. Именно к этому времени относится серьезный разлад в отношениях Киселева и Рудзевича.
Однако разлад этот вскоре прошел, и вместе с тем восстановились взаимоотношения Киселева и Пестеля. И уже в ноябре начальник штаба сообщает Закревскому: «Должно сказать, что он (Пестель. — О. К.) человек, имеющий особенные способности и не корыстолюбив, в чем я имею доказательства. Вот достаточно, по мнению моему, чтобы все прочее осталось без уважения». В воздаяние «покорства» Пестеля, потерявшего «совершенное в делах влияние», Киселев дает адъютанту, отправляющемуся в Петербург вместе с Витгенштейном, рекомендательное письмо к самому Закревскому.
В декабре 1819 года, во время пребывания Пестеля в Петербурге, между ним и Киселевым завязывается оживленная и вполне доверительная переписка, продолжавшаяся до середины 1823 года. И страстно не любившему «графского адъютанта» дежурному генералу Главного штаба оставалось только пенять своему другу: «До меня слухи доходят, что тебя в армии не любят и что ты свободное время проводишь большею частию с Пестелем. Не веря сему, я желал бы знать от тебя истину. Неужели ты не укротил порывчивый свой нрав, о котором тебе несколько раз писал по приезде твоем в Тульчин, и какая связь дружбы тебя соединила с Пестелем, зная характер и нравственность его, о коих ты ко мне не раз писал».
«Истина» же состояла в том, что Киселев и Пестель стали ближайшими сотрудниками. У начальника штаба и старшего адъютанта главнокомандующего оказалось много общих дел. Они оба были заинтересованными в том, чтобы 2-я армия стала надежной и боеспособной. Неопытный в штабной работе, но честолюбивый и полный желания сделать карьеру Киселев поначалу стремился оправдать царскую доверенность, Пестелю же сильная армия была нужна для будущей революции.
Конечно, сейчас уже невозможно в полной мере восстановить все служебные связи и общие дела Пестеля и Киселева. Однако можно с уверенностью говорить, что главными в их совместной армейской деятельности были три сферы: реформаторская, учебная и военно-полицейская.
Армейская реформа постоянно занимала воображение Киселева; причем виделась она ему как часть общегосударственных реформ. Вообще 2-я армия была для Киселева отличной школой: деятельность начальника штаба научила его мыслить в общегосударственных масштабах. Но обучение не проходило гладко, давалось с большим трудом. «Я себя убью дьявольской военной работой; продолжаю только потому, что надеюсь привести все в порядок и тогда отдохнуть», — писал начальник штаба Закревскому.