Но документы свидетельствуют о другом: действия Васильковского руководителя погубили не только его самого и его единомышленников, но и многих совершенно ни в чем не повинных людей. События, происходившие под Киевом 29 декабря 1825 года — 3 января 1826 года, едва не спровоцировали в России вполне реальную гражданскую войну. В ходе этого восстания подполковник Муравьев-Апостол имел достаточно времени, чтобы понять правоту Пестеля, несколько лет удерживавшего его от подобных действий.
Черниговский полк, в котором служил Муравьев-Апостол, совсем не был похож на Вятский полк, полк Пестеля. Черниговским полком командовал 45-летний подполковник Густав Иванович Гебель. По происхождению Густав Гебель не был дворянином. «Из лекарских детей Белорусско-Могилевской губернии. Крестьян не имеет», — гласил его послужной список. Его отец, военный лекарь, выслужил потомственное дворянство; семейство Гебеля было очень бедным. Гебель воевал с 1805 года, был участником Отечественной войны и заграничных походов, кавалером многих орденов и золотой шпаги «За храбрость». Но несмотря на это по служебной лестнице он продвигался медленно: стал подполковником в 38 лет, а полк получил в 42 года. Его карьера была совсем не похожа на карьеру Пестеля, ставшего полковником и полковым командиром в 28 лет.
В отличие от Пестеля авторитетом для офицеров своего полка Густав Гебель не был. Воспоминания современников, записанные со слов офицеров-черниговцев, рисуют полкового командира человеком жестоким, грубым, «почти всегда пьяным». Отзывы эти во многом преувеличены, однако ясно одно: в полку его не уважали. Кроме того, сам Гебель очень боялся влияния и связей старшего после него офицера в полку — Сергея Муравьева-Апостола, командира 1-го батальона. Муравьев был равен ему по чину, хотя по возрасту был на 16 лет моложе. Конечно, незнатный полковой командир был не ровня командиру батальонному: потомку гетмана, аристократу, в прошлом — блестящему гвардейцу.
Правда, и подполковник Муравьев-Апостол безусловным лидером среди офицеров не стал.
Если в Вятском полку после ареста Пестеля был обнаружен только один действующий член тайного общества — майор Лорер, то из 37 офицеров-черниговцев восемь состояли в заговоре. Кроме самого Муравьева это были члены Общества соединенных славян капитан Андрей Фурман, штабс-капитан Вениамин Соловьев, поручики Анастасий Кузьмин, Василий Петин, Андрей Шахирев и Михаил Щепилло, а также Иван Сухинов — член Южного общества, близкий по мировоззрению к «славянам». Ни в одном полку 1-й и 2-й армий не было такого количества участников заговора. Естественно, что членство в одной тайной организации ломало отношения дисциплины и субординации.
Между заговорщиками-черниговцами существовали весьма серьезные разногласия. Взаимоотношения между Сергеем Муравьевым и младшими офицерами были похожи на взаимоотношения Муравьева с Пестелем. С той только разницей, что в данном случае самому подполковнику приходилось «унимать» и удерживать своих подчиненных от неразумных действий.
Один из самых «пламенных» заговорщиков, поручик Кузьмин, например, «не расслышавши на совещании одном, о чем толковали и спорили, и, думая, что решили поднять весь корпус на другой день, объявил об этом своей роте и вышел на линейку в лагере в походной амуниции». А на упреки в поспешности ответил: «Черт вас знает, о чем вы там толкуете понапрасну! Все толкуете, конституция, «Русская Правда» и прочие глупости, а ничего не делаете. Скорее дело начать бы, это лучше всех ваших конституций». Другой заговорщик, Иван Сухинов, сказал однажды Бестужеву-Рюмину, что «изрубит» его «в мелкие куски», если он и Муравьев-Апостол будут «располагать» им и его товарищами «по своему усмотрению». И при этом добавил, что «славяне» и сами могут «найти дорогу в Москву и Петербург».
И даже впоследствии, пройдя каторгу и ссылку, «славяне» не простили Муравьеву «медлительности». И в письмах, и в мемуарах они обвиняли его в «умеренности, в хладнокровии, в нелюбви пролития крови». По мнению «славян», муравьевская «умеренность» была простой «глупостью». И именно эта «глупость» помешала в 1826 году революционерам победить.
Кроме офицеров в Черниговском полку служили и солдаты-заговорщики. Правда, это были не простые солдаты, а бывшие офицеры, разжалованные в рядовые за различные дисциплинарные проступки. В полку таких солдат было трое: Дмитрий Грохольский, Игнатий Ракуза и Флегонт Башмаков.
Их разжалование в солдаты отнюдь не являлось следствием несправедливости или произволом властей. Преступление Флегонта Башмакова, разжалованного без лишения дворянства, состояло в растратах: будучи полковником и командиром артиллерийской роты, он присвоил «казенных, солдатских и других сумм всего 29 215 рублей 92 1/2 копейки ассигнациями и 11 рублей серебром». Игнатий Ракуза был разжалован из поручиков и ротных командиров Пензенского пехотного полка за то, что в пьяном виде «делал грубости» и оскорблял своего батальонного командира. Очень похожим было и преступление Дмитрия Грохольского, штабс-капитана и ротного командира Полтавского полка. «Дерзкие грубости» в адрес батальонного командира майора Дурново закончились в данном случае дракой между майором и штабс-капитаном, а также вставшими на сторону Грохольского двумя офицерами.
Попав в Черниговский полк, все трое разжалованных стали объектом пристального внимания как со стороны Сергея Муравьева-Апостола, так и со стороны офицеров-«славян». Батальонный командир старался завязать дружеские, доверительные отношения с нижними чинами, и прежде всего с бывшими офицерами. Бестужев-Рюмин рассказал на следствии, что, принимая разжалованных в тайное общество, офицеры объясняли им, «что это единственный способ возвратить потерянное». Разжалованных офицеров использовали в качестве своеобразных «передаточных звеньев» между офицерами-заговорщиками и солдатами. Самим офицерам было «неловко уговаривать нижних чинов», поэтому эта роль отводилась разжалованным. Они были гораздо ближе к солдатской массе, могли к тому же постоянно находиться в казармах, не вызывая подозрений. К концу 1825 года Грохольский, Ракуза и Башмаков уже были посвящены в тайну заговора — и горели желанием участвовать в «общем деле».
Обычные, не разжалованные из офицеров, солдаты-черниговцы в тайном обществе не состояли. Однако отсутствие субординации между офицерами полка пагубно влияло и на них. Так, весной 1825 года в 1-й армии разразился громкий скандал, завершившийся для его участников — рядовых Черниговского полка — военным судом. Несколько солдат за примерное поведение были переведены в гвардию. Однако по дороге в Петербург выяснилось, что, как сказано в приказе по армии, «назначения сего удостоены были люди дурной нравственности и с порочными наклонностями. Офицер, препровождавший команду, на первых переходах вынужден был употребить строгость, чтоб остановить буйство их и защитить обывателей от насилия; в продолжение пути опорочили они себя новыми дерзостями и наконец некоторые из них обнаружили явное ослушание против начальника команды». Иными словами, солдаты напились и стали грабить окрестные селения.
В результате вместо гвардейской службы главные виновники «буйства» были прогнаны сквозь строй и отправлены на каторгу. Подполковник Гебель получил «строгое замечание» в приказе, а несколько офицеров — ротные командиры взбунтовавшихся солдат — были арестованы на два месяца «с содержанием на гауптвахте».
Но Сергей Муравьев-Апостол, разрабатывая планы революционного выступления, ситуацию в полку в расчет не брал. Считая себя сильной личностью, способной вершить судьбы истории, он был убежден: для успешного начала восстания субординация не нужна, нужна только солдатская любовь к своему командиру. Солдаты действительно любили подполковника — но не так, как в Вятском полку любили своего полкового командира. Пестель был для солдат строгим, но справедливым начальником, Муравьев-Апостол же — «хорошим человеком». Батальонный командир часто разговаривал с солдатами «по душам», смягчал наложенные командиром полка телесные наказания. Кроме того, Муравьев-Апостол давал нижним чинам деньги — то, чего Пестель не делал никогда.