И вот опять мне приходится защищать Яноша Чере Апацаи, за то, что он пишет об одном необыкновенном существе, которое одновременно выступает как животное и растение.
«Baccharas, — пишет он, — корень-животное. Пышно произрастает в стране евреев, а если кто захочет его выдернуть, то бежит от покусителя; поймать его невозможно, если не припорошить известным средством».
Венгерский ученый, определенно, полагал, что на классическом древнегреческом языке можно было писать только правду, и свято уверовал в то, что Иосиф Флавий в своей книге об Иудейской войне рассказал об этом корешке-звере.
«В долине Ваагаз, — пишет Флавий, — есть корень с таким же названием. Огненно-красного цвета, ночью испускает светящиеся лучи. Трогать его и выдергивать невозможно, потому что одно прикосновение к нему означает верную смерть. Единственный способ его безопасно добыть — это осторожно обкопать его, на обнажившийся корень набросить петлю, к концу которой привязывают собаку. Собака по команде устремляется к хозяину, выдергивает корешок из земли, но сама тут же погибает. Теперь уже корня опасаться нечего. Несмотря на опасность, связанную с его добычей, спрос на него велик, потому что он изгоняет демонов, прячущихся в теле человека и убивающих его» (книга VII, глава 6).
Скорее всего, сам Иосиф Флавий, доверившись авторитету какого-то другого писателя-классика, легендарную мандрагору поселил в долине Баарас.
Если полистать еще старинные фолианты с застежками, то поневоле покачаешь головой по поводу некоторых «научных» сплетен.
На пожелтевших страницах резвится в огне не горящая саламандра. Огонь не приносит ей никакого вреда, она без опаски ходит сквозь пламя; она так холодна, что порой гасит его, как если бы в огонь бросили кусок льда. Один путешественник-лапландец заверял научную общественность, что в глубине тамошних огнедышащих вулканов водятся саламандры; огонь для них точно такая же родная стихия, как вода для рыб.
А вот навстречу читателю, тяжело ступая, тащится бегемот; о нем не постеснялись распространить сплетню, что якобы когда он слишком толстеет, то начинает тереться об острые обломки сухого тростника и раздирает себе вены. Крови выпускает столько, сколько считает нужным, чтобы его толщина спала до желаемых размеров, тогда начинает валяться в иле, чтобы залепить кровоточащие раны. Впрочем, это достаточно хитроумное животное: чтобы обмануть охотника, он заходит в воду, пятясь задом. Следы и в самом деле вводят охотника в заблуждение, он думает, что бегемот ушел, и перестает его выслеживать.
Читатель также узнает, что у короля зверей, льва, тоже есть одна слабость: он боится петуха, заслышав петушиное пение, трусливо уходит.
Такое недостойное поведение царственного зверя пробовали объяснить с помощью астрологии. Астрология учит, что оба эти представителя животного мира подчинены знаку Солнца. В отношении петуха космическое влияние сильнее, это он и сам чувствует, поэтому на рассвете приветствует громким криком своего покровителя. Стало быть, лев побаивается не мелкого жителя скотного двора, а отступает перед любимчиком самого Солнца.
Эту славную теорию однажды опроверг один лев-разбойник: вырвавшись из своей клетки, он вломился на птичий двор и, наплевав на астрологию, сожрал без всякой пользы раскукарекавшихся петухов.
Впрочем, кривотолки попали даже в геральдику. Францию в ее гербе когда-то символизировал петух. Такой чести он удостоился, предположительно, благодаря латинскому слову gallus. Оно равным образом обозначает петуха и представителя галльского племени. На старинных изображениях часто видим враждебных львов, убегающими от французского петуха. Однако же герцог Мальборо после своих победоносных походов велел на воротах лондонского дворца вырезать в камне британского льва, разрывающего галльского петуха.
Немилосердно толстые старинные книги по естественной истории украшают красочные иллюстрации. Воображение художников-рисовалыциков вызвало к жизни даже несуществующих зверей и птиц: в реалистическом изображении появляются змей, василиск, единорог, змея о семи головах и прочие чудеса животного мира.
Самое несусветное творение разыгравшейся фантазии рисовальщика — женщина селенитида. Это была такая несусветная чушь, что даже Бейль почел нужным заняться ею (в своем «Dictionnaire» под вокабулой «Helena»). Он разыскал оригинальный источник этой выдумки и обнаружил, что эта легенда была порождена буквенной опиской. Кто-то из переписчиков в мифе про Геракла вместо Hèrodoms'а по ошибке сделал автором этой легенды Геродота (Hérodotos). Первый занимался кругом легенд о Геракле и аргонавтах, то есть собирал мифы. Если бы миф о селенитиде вышел за его подписью, то все бы так и поняли, что речь идет о сказке. Но если уж это подписано Hérodotos,то есть самим отцом истории, то места сомнениям быть не может.