Так и сталось. С тех пор мальчик воспитывался при дворе короля Филиппа и получил имя Хуана Австрийского. Обычай присвоения имени внебрачным детям сохранился у Габсбургов и в дальнейшем, они их различали по этим именам.
Мальчик взрослел, и вот имя Хуана Австрийского попало на самые блестящие страницы истории. Ему было всего двадцать шесть, когда на него возложили командование соединенным флотом христиан, и когда в морском сражении у Лепантоон разбил турецкий флот, вся Европа гудела, прославляя его имя.
(Он умер молодым, 33-х лет от роду, будучи губернатором нижнегерманских земель. Его тело предстояло отвезти на родину в Испанию. В те смутные времена траурному королевскому эскорту было крайне нежелательно пересекать всю францию. Ехать надо было тайно. Благочестивые головы разрешили этот деликатный вопрос так: в путь отправился отряд из 30 всадников, ему можно было без особого шума добраться до испанской границы. Никто не заподозрил бы в нем траурной процессии. Однако обозные лошади среди прочих тюков везли еще и три кожаных мешка, в них было расчлененное на три части тело героя лепантской битвы! На родине эти части сложили вновь, положили в гроб, и теперь уже с соответствующими почестями поместили в усыпальницу Эскуриала.)
Барбара Бломберг вышла замуж за одного дворянина и жила в довольстве на годовую ренту, назначенную ей королем Филиппом.
Таковы официальные и полуофициальные факты.
Если бы жизненный путь Дона Хуана сложился не столь ярко, а как у какого-нибудь простого внебрачного отпрыска королевской крови, свет не слишком бы обращал на него внимания. Ему водрузили бы на голову епископскую митру либо сделали губернатором какой-нибудь провинции, и жил бы он себе в свое удовольствие сытой, но серенькой жизнью. Но тайна лепантского героя разжигала любопытство всего света, о нем постоянно что-то вызнавали, вынюхивали, прощупывали, доискивались, шли по следу от монастыря в Юсте до Регенсбурга.
И, конечно, натыкались на вещи таинственные и подозрительные. Даже того не удавалось выяснить, где же он родился? В Регенсбурге или во Фландрии? Да и где бы ни родился, почему его не оставили с матерью? Почему его тотчас же отдали императорскому мажордому по имени Дон Луис Кихада, и тот воспитывал его в глубочайшей тайне?
Какая необходимость была в такой секретности? У царствующих домов не было обычая таить детей, прижитых на стороне. Дед Карла V, император Максимилиан I, имел четырнадцать внебрачных детей, о которых было всем известно. Сам Карл V не отказался от плода своей первой юношеской любви к дочери фламандского ковровщика Иоганны ван дер Гейнст — Маргариты. Воспитывал ее при своем дворе как настоящую принцессу и уже в 12-летнем возрасте просватал ее за одного из герцогов Медичи.
А вот Дон Хуан вышел на свет, только когда затворник Юста почувствовал приближение смерти. И ребенок сразу же попадает ко двору самого надменного правителя на земном шаре, и этот, воображающий себя чуть ли не полубогом, человек тут же принимает возникшего из неизвестности мальчика как брата, пусть и полукровного. Что было тем более удивительно, что Филипп не приближал к себе даже собственных внебрачных чад, а у него их было трое или четверо.
Прошел слух об одном пункте в завещании императора Карла. Он обеспечил мальчику царский доход — тридцать тысяч дукатов годовой ренты, их надлежало выплачивать из доходов Неаполитанского королевства.
Никто не оспаривал славы Барбары Бломберг как одной из многочисленных любовниц Карла V, но все же… не она была матерью Дона Хуана.
В этом сходились все современные разыскания. Имя настоящей матери надо было хранить в тайне, а Барбару деньгами и обещаниями вынудили признать за собой материнство.
Кто же была истинная мать? Тут следствие запнулось.
Можно было только подозревать, что тут скрывали персону очень высокого ранга и по очень веской причине, вынуждавшей к сохранению тайны.
С течением времени, однако, ушли из жизни те, кто ее знал; ключ к тайне хранил теперь только один человек — Филипп II Испанский. Тайна была тяжкая, должно быть, очень тяготила его; наконец — очень уж не хотелось ему уносить тайну с собой в усыпальницу Эскуриала — он решил облегчить душу и заговорил.
У замкнутого, молчаливого человека была только одна-единственная душа, которой он мог довериться, — его собственная дочь, инфанта Изабелла.
Ей он и рассказал правду.
Но женщины не уносят тайн в могилу. У инфанты была своя доверенная душа, которой она под клятвой о вечном молчании шепнула; та, в свою очередь, точно на таких же условиях шепнула третьей; третья — четвертой, и наконец, столькие уже молчали об этом, что это было равносильно словам.