Между тѣмъ онъ опорожнилъ вторую четверть штофа и принялся за работу; но пока привычная рука его быстро выгибала, крючки на бумагѣ, его самолюбіе, возбужденное видомъ тетрадки, работало: онъ вспоминалъ сколько разъ онъ перевозилъ мертвыя тѣла на границу сосѣдняго уѣзда и тѣмъ избавлялъ своего Исправника отъ излишнихъ хлопотъ; да и вообще: составить ли опредѣленіе, справки ли навести, подвести ли законы, войти ли въ сношеніе съ просителями, рапортовать ли начальству о невозможности исполнить его предписанія, — вездѣ и на все Севастьянычь; съ улыбкою воспоминалъ онъ объ изобрѣтенномъ имъ средствѣ: всякой повальный обыскъ обращать въ любую сторону; онъ вспоминалъ какъ еще недавно такимъ невиннымъ способомъ онъ спасъ одного своего благопріятеля: етотъ благопріятель сдѣлалъ какое то дѣльцо, за которое онъ могъ бы легко совершить нѣкоторое не совсѣмъ пріятное путешествіе; учиненъ допросъ, наряженъповальный обыскъ, — но при семъ случаѣ Севастьянычь надоумилъ спросить прежде всѣхъ одного грамотнаго молодца съ руки его благопріятелю; по словамъ грамотнаго молодца написали бумагу которую грамотный молодецъ перекрестяся подписалъ, а самъ Севастьянычь приступилъ къ одному обывателю, къ другому, къ третьему съ вопросомъ; „¿И ты тоже, и ты тоже?” да такъ скоро началъ перебирать ихъ что —, пока обыватели еще чесали за ухомъ и кланялись, приготовляясь къ отвѣту, — онъ успѣлъ ихъ переспросить всѣхъ до послѣдняго, и грамотный молодецъ снова, за неумѣніемъ грамоты своихъ товарищей, подписалъ перекрестяся, ихъ единогласное показаніе. Съ неменьшимъ удовольствіемъ вспоминалъ Севастьянычь какъ при случившемся значительномъ начетѣ на Исправника, онъ успѣлъ вплести въ ето дѣло человѣкъ до пятидесяти, начетъ разложить на всю братію, а потомъ всѣхъ и подвести подъ милостивый Манифестъ. — Словомъ, Севастьянычь видѣлъ, что во всѣхъ знаменитыхъ дѣлахъ Рѣженскаго Земскаго Суда онъ былъ единственнымъ виновникомъ, единственнымъ выдумщикомъ и единственнымъ исполнителемъ; что безъ него бы погибъ Засѣдатель, погибъ Исправникъ, погибъ и Уѣздный Судья и Уѣздный Предводитель; что имъ однимъ держится древняя слава Рѣженскаго уѣзда, — и невольно по душѣ Севастьяныча пробѣжало сладкое ощущеніе собственнаго достоинства. Правда, издали —, какъ будто изъ облаковъ, — мелькали ему въ глаза сердитые глаза Губернатора, допрашивающее лице Секретаря Уголовной Палаты; но онъ посмотрѣлъ на занесенныя метелью окошки; подумалъ о трехъ стахъ верстахъ, отдѣляющихъ его отъ сего ужаснаго призрака; для увеличенія бодрости выпилъ третью четверть штофа и — мысли его сдѣлались гораздо веселѣе: ему представился его веселый Рѣженскій домикъ, нажитый своімъ умкомъ; бутыли съ наливкою на окошкѣ между двумя бальзаминными горшками; шкапъ съ посудою и между нею въ срединѣ на почетномъ мѣстѣ хрустальная на фарфоровомъ блюдцѣ перешница: вотъ идетъ его полная бѣлолицая Лукерья Петровна; въ рукахъ у ней здобный крупичатый коровай; вотъ телка, откормленная къ Святкамъ, смотритъ на Севастьяныча; большой чайникъ съ самоваромъ ему кланяется и подвигается къ нему; вотъ теплая лежанка, а возлѣ лежанки перина съ камчатнымъ одѣяломъ, а подъ периною свернутый лоскутъ пестрядки, а въ пестрядкѣ бѣлая холстинка, а въ холстинкѣ кожаный книжникъ, а въ книжникѣ сѣренькія бумажки; — тутъ воображеніе перенесло Севастьяныча въ лѣта его юности: ему представилось его бѣдное житье-бытье въ батюшкиномъ домѣ; какъ часто онъ голодалъ отъ матушкиной скупости; какъ его отдали къ дьячку учиться грамотѣ —, онъ отъ души хохоталъ вспоминая, какъ однажды съ товарищами забрался къ своему учителю въ садъ за яблоками и напугалъ дьячка который принялъ его за настоящаго вора; какъ за то былъ высѣченъ и въ отмщеніе оскоромилъ своего учителя въ самую Страстную Пятницу; потомъ представлялось ему: какъ наконецъ онъ обогналъ всѣхъ своихъ сверстниковъ и достигъ до того что читалъ апостолъ въ приходской церкви, начинал самымъ густымъ басомъ и кончая самымъ тоненькимъ голоскомъ, на удивленіе всему городу; какъ Исправникъ, замѣтивъ что въ ребенкѣ будетъ прокъ, приписалъ его къ Земскому Суду; какъ онъ началъ входить въ умъ; оженился съ своею дражайшею Лукерьей Петровной; подучилъ чинъ Губернскаго Регистратора, въ коемъ и до днесь пребываетъ, да добра наживаетъ; сердце его растаяло отъ умиленія и онъ на радости опорожнилъ и послѣднюю четверть обворожительнаго напитка. Тутъ пришло Севастьянычу въ голову что онъ не только что въ Приказѣ, но хватъ на всѣ руки: какъ заслушиваются его, когда онъ подъ вечерокъ, въ веселый часъ, примется разсказывать о Бовѣ Королевичѣ, о похожденіяхъ Ваньки Каина, о путешествіи купца Коробейникова въ Іерусалимъ — неумолкаемыя гусли, да и только! — и Севастьянычь началъ мечтать: куда бы хорошо было, если бы у него была сила Бовы Королевича и онъ бы смогъ кого за руку — у того рука прочь, кого за голову — у того голова прочь; потомъ захотѣлось ему посмотрѣть, что за Кипрскій такой островъ есть, который, — какъ описываетъ Коробейниковъ, — изобиленъ деревяннымъ масломъ и Греческимъ мыломъ, гдѣ люди ѣздятъ на ослахъ и на верблюдахъ, и онъ сталъ смѣяться надъ тамошними обывателями которые не могутъ догадаться запрягать ихъ въ сани; тутъ начались въ головѣ его разсужденія: — онъ нашелъ что или въ книгахъ неправду пишутъ, или вообще Греки должны быть народъ очень глупый, потому что онъ самъ разспрашивалъ у Грековъ —, пріѣзжавшихъ на Рѣженскую ярмарку съ мыломъ и пряниками, и которымъ кажется должно было знать что въ ихъ землѣ дѣлается, ¿зачемъ они взяли городъ Трою —, какъ именно пишетъ Коробейниковъ, — а Царь-градь уступили Туркамъ? — и никакого толку отъ етаго народа не могъ добиться: что за Троя такая, Греки не могли ему расказать, говоря что вероятно выстроили и взяли етотъ городъ въ ихъ отсутствие; — пока онъ занимался етимъ важнымъ вопросомъ предъ глазами его проходили: и Арапскіе разбойники; и Гнилое море; и процессія погребенія кота; и Палаты Царя Фараона, внутри всѣ вызолоченныя; и птица Строфокамилъ, вышиною съ человѣка, съ утиною головою, съ камнемъ въ копытѣ…