Но в эти решающие дни что мы видим в наших рядах, товарищи? С одной стороны, мы отмечаем, мы вывешиваем на доску почёта лучших из лучших наших работников: председателя военного трибунала полковника Кривощапа, прокурора подполковника Моргослепова, майора Огниду, капитана Мымру и так и далее. Но, товарищи, мы не можем и не должны замазывать наших недостатков. Я уж не говорю о таком позорном случае, как мы в собственных своих рядах проглядели буржуазного перерожденца Неключимова. Ответственность за это ложится на весь наш коллектив, но в первую голову на вас, товарищ Рублёв, и на вас, товарищ Охреянов. Пусть это для всех послужит уроком, что железная рука ЧК умеет безжалостно выкорчёвывать и в собственном огороде. Но, товарищи, товарищ Сталин дал нам гениальное указание, что наши методы следствия и суда всё ещё слишком либеральны, всё ещё находятся в плену гнилой юриспрунденции, и с этими методами задач сегодняшнего дня мы не разрешим, и того огромного людского потока, который льётся к нам с Запада, мы не обработаем в срок. Как всегда, товарищ Сталин диалектично вытягивает самое важное звено цепи: пора покончить! Пора покончить, товарищи! Давно ли осуждение двадцати человек в день нам казалось пределом? — а вот мы уже осуждаем по сорок, и только давай! Что здесь принципиально нового? Во-первых, уничтожение по инициативе товарища Кривощапа комнаты так называемых совещаний — действительно, покурить можно и после работы. В первом зале заслушали — во втором приговор, в первом приговор, во втором — заслушали. Потом чёткую работу приговорного отдела, который безошибочно и не позже как накануне суда поставляет все приговоры.
РУБЛЁВ (встаёт; всё время видно было, что он мучается болями). Я… должен выйти… (Идёт к выходу.)
ГЕНЕРАЛ (смерив его недоумённо). …А по чьей вине следователи всё ещё плетутся в хвосте? По вине руководителей отделов, да!
Рублёв, не дойдя до двери, опускается на паркет. Смятение.
ГОЛОСА
— Что с ним?
— Софья Львовна!
— Да поднимайте же…
— Надо в санчасть!
— Кто там в дежурке?
Дверь распахнули, какие-то два лейтенанта и два сержанта неумело выносят Рублёва. Софья Львовна выходит за ними. Участники совещания усаживаются вновь.
ГОЛОСА
— С ним давно уже…
— Рак печени или что-то такое.
ГЕНЕРАЛ. Да… Сдал старик… Сгорел на чекистской работе. Я продолжаю. Вы не контролируете темпов следствия, вы всё ещё допускаете, чтобы следствия тянулись по месяцу и даже больше! Да ведь это же не лезет ни в какие ворота! Ваши следователи как в парикмахерской разваливаются в своих креслах, — Лука Лукич! Сменить на жёсткие стулья…
ОХРЕЯНОВ. …Есть сменить на жёсткие! (Записывает со рвением.)
ГЕНЕРАЛ. …и о чём они там с заключёнными чирикают часами, — не знаю, но иногда проходишь по коридору и не слышишь ни повышенного голоса, ни даже матерного слова, как будто по санаторию идёшь, а не по контрразведке СМЕРШ. Потом, — жаль вот, Софья Львовна ушла, — санотдел нам палки в колёса вставляет: из двух десятков заявок на применение повышенного физического воздействия — три опротестовано санотделом по причине, видите ли, крайней слабости здоровья подследственных, — и потребовалась моя вторая виза. Нет, от этой гнилой практики пора отрешиться! Например, в какие карцеры вы сажаете? — с деревянными полами, дедовская техника, крыловские времена! Лука Лукич, сорвать деревянные полы, где не сорваны, залить бетоном.