Пауза.
МОХАММЕД (смотрит на МОД). Я раньше курил две сигареты, теперь я курю двадцать.
МОД. М-м… Что ж, если деньги есть…
МОХАММЕД (после короткой паузы). Я курю самокрутки.
МОД. М-м.
Пауза.
Биргит спит?
АНН-МАРИ. Лежит, по крайней мере. (Короткая пауза.) Она не спит. Она лежит и вот так вот смотрит. Как обычно. Смотрит и смотрит.
МОД. Да, целыми днями… И все равно она такая же аккуратная… ни складочки на одежде, причесанная, неподвижная… Это ужасно. Почти что жутко… А Эрика — где она?
АНН-МАРИ (говорит тихим и низким голосом). Я не знаю… Мне кажется, у нее были… у нее были какие-то дела.
МОД. Ну да, кто ее разберет.
АНДЕРС. Доберманы, они довольно чувствительные, они отлично знают, о чем ты думаешь… прямо сразу все понимают.
МОХАММЕД тушит сигарету, встает.
МОД. Опять уходишь?
Мог бы, по крайней мере, ответить. Неужто нельзя повежливей?
МОХАММЕД (он сосед МАРТИНА по палате; садится в холле, где сидит МАРТИН). Можно мне сидеть?
МАРТИН. Конечно.
На коленях у МАРТИНА компьютер или блокнот, он сидит и дописывает подробности собственных похорон, хотя именно сейчас он не думает, что умрет; похороны будут очень красивые, как поздняя живопись Малевича, строгие и простые, как японский клинок, сила или слабость которого станет видна, только если его смазать маслом и отполировать; в качестве вступительной музыки МАРТИН планирует поставить «Round About Midnight» Майлза Дэвиса, а может, «Hilliard» и Яна Гарбарека, но не уверен, может, не стоит злоупотреблять стилем «нью-эйдж».
МОД. Вот я думаю, надо их поправлять, когда они говорят неправильно?..
МАРТИН. Я тут просто… У меня музыка в голове. Слушаю музыку, которая звучит в моей голове.
МОХАММЕД какое-то время смотрит на него, потом кивает.
МАРТИН. Просто слушаю. (Кивает.) Я ее не слышу.
МОД. Только какой в этом смысл, еще обвинят, чего доброго, в расизме. Но я не понимаю, почему мы должны так напрягаться.
АНН-МАРИ. Только жалуются. Такое ощущение, что они все время жалуются.
МОД. Сидели бы дома, откуда они там приехали.
АНН-МАРИ (зевает). Я сегодня совсем не спала ночью.
МОД. Да уж, уснешь тут… Биргит лежит неподвижно всю ночь, жуть какая-то… эта тишина. София плачет.
АНН-МАРИ. Интересно, хотя бы кошка моя по мне скучает?.. Я оставила ее… своей приятельнице, ей у нее хорошо. Кошка, она понимает, что я в депрессии, чувствует это, и тогда становится такая ласковая, подходит, трется… как будто хочет что-то сказать, но я ничего не могу ей дать.
МОД. Да, животные куда лучше людей… Им можно доверять.
АНН-МАРИ. Моя подруга, она вообще не особо чувствительная, хотя умная, и гораздо увереннее меня. Она вот никогда ни о чем не рассуждает, никогда не нервничает, вообще никогда не дергается, в отличие от меня, я вот по любому поводу нервничаю, я всего боюсь — ну только если я не пью, потому что так я как бы пытаюсь со всем покончить — я запросто могла бы стать алкоголичкой или верующей… А тебе никогда не бывает тревожно, спрашиваю? Нет, говорит, зачем мне это нужно, с какой стати? А когда все совсем плохо, она просто смеется… Она работает хранителем в Музее этнографии. Они сейчас готовят большую японскую выставку, с разными тканями, бамбуком там… Так что беспокоиться ей не о чем, разве что обо мне.
МОД. Понятно.
АНН-МАРИ. Ну а я коротаю жизнь — день за днем.
МОД. А чем ты занимаешься?
АНН-МАРИ. Ну, сейчас… я на больничном.
МОД. Понятно.
АНН-МАРИ. А ты?
МОД. Чем я занимаюсь?
АНН-МАРИ. Ну да… Что ты сейчас делаешь?
МОД. Ну… Я работала в израильском посольстве. В охране.
АНН-МАРИ. Понятно. (Пауза.) А где оно находится? На Эстермальме?
МОД. Ну… Нет. Улица Торстенсонсгатан.
АНН-МАРИ. Понятно. Вот, значит, где. (Пауза.) Интересно.
МОД. Да… Ну так. Все со временем приедается. (Прикуривает.) Но, конечно…
АНН-МАРИ. А не там, случайно, часовня Армии спасения?
МОД. Там? Что-то не замечала. Не знаю.