МОД. Хорошо.
ЭРИКА. Хочу снова длинные волосы… Это было так красиво. Мне их не хватает. Надену-ка я лучше платье. Если у меня есть платье. Хоть немного свободы. (Печально.) Красиво, когда длинные волосы и платье.
МОД. Ну, они же отрастут.
ЭРИКА. Да… но это так долго. Теперь я сама себя не узнаю. Я не знаю, кто я. Я не я. Я больше похожа сама на себя, когда у меня длинные волосы. Теперь они клочковатые и безжизненные. Они не блестят, они тусклые. Не понимаю, зачем я постриглась. На самом деле я не хотела стричься, но кто-то сказал, что с короткими волосами я буду выглядеть старше. И зачем мне понадобилось выглядеть старше? Я даже не помню, кто это сказал. Может, это даже и не мне сказали. Я думала, что буду выглядеть как Жюльет Бинош в фильме «Синий». А выгляжу как Ульрика Майнхоф или Жанна д’Арк. Она умерла 18 октября 1988 года. Три восьмерки. Я знаю ее. Подожди. Пойду переоденусь. Надену что-нибудь более женственное, посветлее. Нет, не посветлее, а потемнее. Серое, может быть. Осень же. (Поет «Autumn Leaves».)
АНН-МАРИ. Кого?
ЭРИКА. Что «кого»?
АНН-МАРИ. Кого ты знаешь?
ЭРИКА. О, Ульрику Майнхоф. Ульрика. Эрика. Я знаю ее.
АНН-МАРИ. Знаешь?
ЭРИКА. Ну, не лично. Она была так похожа на Марию Фальконетти, которая играла Жанну д’Арк в фильме Дрейера о Жанне д’Арк. Она потом сошла с ума, когда фильм уже сняли. Они просто выкинули ее, бросили на произвол судьбы. Наплевали на нее, наплевали буквально, в глаза, и наплевали в душу, в фильме. Я слушала историю кино в университете, один семестр. Даже не знаю, сколько раз я смотрела его. Никто не знает. Я начала изучать экономическую историю, но мне не понравилось, потому что, когда я начинала думать о деньгах, я все время думала о любви: если папа умрет, кому достанется наша дача, кого он больше всех любит, любит ли он меня так же сильно, как моего брата, или же он отдаст дачу брату, потому что решит, что брату труднее перенести разочарование, чем мне… хотя я чувствительнее — чем ты чувствительней, тем больше риск оказаться здесь — тут можно просидеть всю жизнь без толку. Правда же? Ну, я… Подождите. Хочу сперва сделать кое-что другое. (Тушит сигарету, потом идет к себе в комнату, что-то там делает, переодевается, надевает темное платье с высоким воротом, потом идет в холл, где стоит пианино и где сидят МОХАММЕД и МАРТИН.)
МАРТИН (пока ЭРИКИ еще нет). Ты сможешь остаться в Швеции?
МОХАММЕД. Нет… не знаю…
МАРТИН. А тебе дали какой-то ответ? Ведь ты обязательно должен… ты столького лишился.
МОХАММЕД. Я не знаю. (После короткой паузы.) Это нет. (Короткая пауза.) Самое ужасное, что мне приходила повестка в сербскую армию, что мне надо идти служить в сербскую армию.
МАРТИН. Но ты же не можешь вернуться.
МОХАММЕД. Нет, там ничего нет… Но никто не верит. Мне было очень трудно, потому что полиция мне не верит. Мне нельзя говорить с чиновником, чтобы получать вид на жительство. Но теперь я пытался сделать самоубийство, чтобы покончить с этим.
МАРТИН. Да, это ужасно. (Пауза.) Что ты сделал? Как ты хотел покончить с собой?
МОХАММЕД. Да, таблетки, которые мне давал доктор, чтобы спать… но они были плохие. Теперь мне ничего не дают. (Достает пачку сигарет и хочет спросить МАРТИНА, нет ли у него зажигалки, но понимает, что тут курить нельзя, и убирает пачку обратно.) Я хотел покончить с собой не для того, чтобы остаться тут. А потому что теперь уже все равно.
МАРТИН. Да… Наверное, тебе скоро дадут ответ… Надеюсь, все будет хорошо… Все будет хорошо.
МОХАММЕД. Ну да. (Устало машет рукой.) Не знаю… что есть хорошо. Жалко, что самоубийство не получилось. Теперь я не знаю, могу ли я делать это еще раз. Может быть, я оставаюсь здесь… как в тюрьме. (Короткая пауза.) Я устал молиться. Я еще могу вставать на колени. Но подниматься уже не могу. Так что в один прекрасный день… (Что-то неслышно говорит.)