КЕЙТ. Если теперь даже преподавание христианства отменили в школе, зато все всё должны знать о мусульманах и евреях. Что за бред — шведские дети теперь должны испытывать угрызения совести по отношению к евреям из-за того, что случилось в Германии. Шведские-то дети в чем виноваты? Почему первое, что с ними делают в школе, — это взваливают на их плечи вину за евреев?
КАЛЛЕ. Ну вы же говорите то, что вы думаете. Устраиваете демонстрации и манифестации.
КЕЙТ. Тебе-то что? Мы готовы бороться за свою веру. И умереть за свою веру. И умрем.
АНДЕРС. Да, я никогда не сдамся.
КЕЙТ. Я сдамся только перед лицом смерти.
ИСМАЭЛЬ. И я тоже.
КЕЙТ. Можешь назвать хоть одну гребаную партию в этой говенной стране, члены которой готовы сесть в тюрьму и умереть за свои взгляды?
Пауза.
Ну вот видишь, я так и думал.
АНДЕРС. Нет больше ни одной такой партии. У нас теперь все либералы.
КЕЙТ. Все талдычат о мультикультурном государстве, смешении рас и прочей херне.
АНДЕРС. Ведь нет же больше других партий, которые думают как мы. И поэтому есть националисты и мы, потому что они так думают, потому что они думают как мы.
КЕЙТ. Нам нужна гомогенная нация. Чтобы не было здесь этих таиландцев и сомалийцев.
ИСМАЭЛЬ. Да, не нужны нам эти сомалийцы. Они воняют. Сразу, как только входишь в дом, все понятно. Там, где я живу, там живет еще семья из Сомали. Как только входишь в подъезд или в лифт, воняет сомалийцами.
АНДЕРС. А ты присмирел… Ведь в школе он один из этих коммунистов, которые порют всякую чушь.
КАЛЛЕ. О чем же?
КЕЙТ. Обо мне, например.
АНДЕРС. И обо мне.
КЕЙТ. О моих товарищах. А если не фильтруешь базар, то будь готов к последствиям. Надо отвечать за свои слова.
КАЛЛЕ. Ничего я не говорил. Это не в моих правилах.
АНДЕРС. «Не в моих правилах».
КАЛЛЕ. Мне пора.
КЕЙТ. Да успокойся ты.
АНДЕРС. Сядь и выпей пивка.
КЕЙТ. Что, блин, с тобой? Расслабься. Мы тебя не тронем, не бойся.
АНДЕРС. Да не тронем, не тронем, блин.
ИСМАЭЛЬ. Не бойся, на кой ты нам сдался?
КЕЙТ. Выпей пива и веди себя, как нормальный человек.
ИСМАЭЛЬ. Мы же друзья… Блин, ну и жара! Уже несколько дней. Целую неделю. Эта гребаная жара не прекращается уже целую неделю. Моя сестра хотела вчера купить в Кальмаре вентилятор, она там работает, но нигде не было. Во всем сраном Кальмаре не нашлось ни одного вентилятора. Кончились. Все, видно, валяются под вентиляторами и вентилируются. Я из-за этой жары уже целую неделю не сплю.
АНДЕРС. Чертова собака.
КАЛЛЕ. Твоя сестра работает в Кальмаре?
ИСМАЭЛЬ. Да, в «Автошколе Руне», на ресепшене, принимает клиентов.
АНДЕРС. Что за гребаная собака, все брешет и брешет.
КАЛЛЕ. Похоже на нашу.
АНДЕРС. А, точно, у вас же собака. Какой породы?
ИСМАЭЛЬ. Чего?
КЕЙТ. Какой породы?
КАЛЛЕ. Обыкновенный лабрадор.
КЕЙТ. Это не лабрадор.
АНДЕРС. Нет, это кокер-спаниель…
КЕЙТ. Блин.
АНДЕРС. Сколько ей лет?
КАЛЛЕ. Три года.
АНДЕРС. Вы взяли ее щенком?
КАЛЛЕ. Да.
КЕЙТ. Ясно. Собаки — это хорошо. Когда я был маленький, у нас была собака. Только настоящая собака — овчарка. Мы тогда жили в другом месте. В Сконе. В Ландскруне. Отец работал там на верфи… Она попала под машину — какой-то козел ее переехал.
КАЛЛЕ. Как жалко.
КЕЙТ. Ему было всего четыре года. Его звали Вилли. Вилли Вонк.
АНДЕРС. У нас было полно собак.
КЕЙТ. У вас же был питомник, козел.
АНДЕРС. Да. Мать держала одно время собачий питомник, в качестве хобби. Хоббипитомник.
КЕЙТ. Да уж. Небось хотела обменять твоего братца Ронни на породистую собачку.
АНДЕРС. Он мне не родной, только наполовину.
КЕЙТ. Да, а я, может, заведу себе опять собаку и уеду жить в деревню. Когда-нибудь в будущем… если оно будет. Собаку, детей и нормальную жизнь.
АНДЕРС. Когда я был совсем маленький, у нас были кролики.
КАЛЛЕ. Да?
АНДЕРС. Да, но это еще до питомника. Тогда у нас были кролики. Питомник для кроликов.
КАЛЛЕ. И много у вас было кроликов?