ГЕОРГ. Теперь — то ты понимаешь, что больше тебе здесь не место.
Пауза.
Ты ведь не собираешься больше здесь оставаться?
ДАВИД. Да уж, лучше ему переехать. И перевозить особенно нечего, разве что пару бутылок.
ГЕОРГ. Мама…
ЭЛИН. Куда ты?
ДАВИД. Пойду наверх, отлить надо.
МАРТИН. Что за выражения, какой богатый словарный запас.
ГЕОРГ. Посмотрите на этого прощелыгу. До чего же никчемный… Ты понимаешь, что он никогда не изменится?.. Посмотри на него, загляни ему в глаза… Пусть катится к чертовой матери, мы тут при чем?
Пауза.
Мам, я серьезно. Если ты останешься с ним, то я уйду своей дорогой и больше никогда не вернусь… Тогда он убьет тебя… Я больше ничего не могу поделать… Ничего… Я вырос с этим подонком, я никогда не мог привести домой приятеля или подружку, потому что не был уверен, что этот козел не приползет на четвереньках меня позорить. Мама… Неужели не понимаешь?
МАРТИН. Добавь еще, что я убиваю все живое вокруг себя…
ГЕОРГ. Здесь ничего живого уже не осталось.
МАРТИН. Выйди во двор и посмотри на свою машину. Вспомни про убитых птичек, которые ничего тебе не сделали. Ты здесь не виноват?
Пауза.
ГЕОРГ. Мама, я не хочу, чтобы ты здесь оставалась.
ЭЛИН. Что мне на это сказать?
ГЕОРГ. Ты останешься или нет?
ЭЛИН. Нет… Нет… Не останусь, конечно.
ГЕОРГ. Вы только взгляните. Что за жалкое зрелище.
ДАВИД (спускается вниз в смокинге МАРТИНА и его шелковом галстуке). Теперь я здесь хозяин.
МАРТИН. Сними сейчас же. Это мой костюм.
ДАВИД. Уже нет. Теперь он мой.
МАРТИН. Мне подарил его отец на конфирмацию!
ДАВИД. Смокинг? Не верю.
МАРТИН. Да, смокинг! Мой черный костюм… Что это? Что с ним? Это мой черный костюм. Что ты сделал с брюками! Дай сюда брюки!
ДАВИД. Я пошел смотреть шестидневный пробег.
МАРТИН. Только не в моем костюме.
ДАВИД. Мама, уже началось. Шестидневный пробег.
МАРТИН. Иди, иди посмотри. Тебе надо отдохнуть.
ЭЛИН. Как бы нам отправить его в кровать?
МАРТИН. Убей меня, тогда я пойду и лягу.
ЭЛИН. Это поможет?
ДАВИД. С другой стороны, мы можем сидеть здесь до тех пор, пока не ляжем.
МАРТИН. Значит, вы можете сидеть здесь всю ночь. По мне, так это нормально. Мне не впервой не спать сутки напролет, черт побери. Даже не знаю, сколько ночей я провел на вахте, когда мы шли под конбоем в Мурманск. Посмотрим, кто первый не выдержит.
ГЕОРГ. Под конбоем?
МАРТИН. Да, под конбоем — ты хоть знаешь, что это такое? Есть вещи, значение которых тебе никогда не понять… Если бы я захотел, то мог бы рассказать тебе то, что ты недостоин услышать. Если бы я захотел — но с какой стати?… Вы знаете, что значит идти под конвоем?
ГЕОРГ. Не под конвоем, а под конбоем.
МАРТИН. Под конбоем? О чем ты?
ГЕОРГ. Ты что, конбоев не видел? Ни разу не видел ни одного конбоя?
МАРТИН. Конбоя никогда не видел!
ГЕОРГ. Ну как же — конбой до Мурманска?
МАРТИН. Что за бред ты несешь! Какой конбой? Это называется конвой! Ты небось даже не знаешь, где Мурманск находится! Я уверен! Знаешь ли ты, что такое мину тридцать градусов в Северном Ледовитом океане, — а он при этом не замерзает? А знаешь, как шторм приходит с ледового плато в шестидесятиградусный мороз и как ножом прорезает насквозь самые толстые куртки? Ты ползаешь по палубе, словно дальтоник, с лицом, израненным осколками льда! А на палубе полторы тысячи тонн льда…
ГЕОРГ. Сколько?
МАРТИН. Полторы тысячи! Холод такой, что в фонарике батарейка садится, ветер башмаки с ног срывает… Знаешь, каково это — сутками обходиться без сна, неделями спать по десять-двадцать минут за ночь, не получать никакой горячей пищи, только кукурузные лепешки целыми днями, ходить в мокрой, соленой и липкой одежде? Волны как небоскребы, и ты молишься Богу, чтобы эта волна стала последней, скорей бы конец, скорей бы опуститься на дно морское и выспаться… Каково это, знаешь? Ни черта ты не знаешь! А я видел, как огромные грузовые суда шли ко дну с людьми и грузами на борту. Я был на корабле, когда он врезался в обломки горящего судна, чтобы волны от него навсегда накрыли немногих выживших и они избежали бы медленной смерти от обморожения ведь у нас не было времени подобрать их… Я вытаскивал из воды мальчишек, которые были не старше тебя, Давид, легкие их были полны нефти. А эти суки не понимали… Я только хочу сказать… Я никогда не принимал всей этой возни с девками… Я никогда этим не занимался, до тысяча девятьсот двадцать второго… каким же я был дураком. Но я никогда не был с женщиной. Мне никогда это не нравилось, никогда я этим не занимался. Даже Свен говорил: и как это у тебя получается?.. Вот я и попробовал, а потом ходил весь в слезах в морской фуражке… А потом эта ведьма вернулась и сказала: прости… Но было уже слишком поздно… Черт бы вас всех побрал! Элин, помнишь Свена?