ФРАНК (в дверях кухни). Что ты делаешь?
ЙЕННА. Томас отнес телефон в детскую и поставил около кровати Вольфганга, чтобы мы услышали, если он проснется. Тогда я, если что, — сразу прибегу.
КАТАРИНА. Как вы хитро придумали.
ЙЕННА. Он только что поел.
ФРАНК. Ах вот оно что. (Смотрит на телефон, словно ждет, что тот сейчас рыгнет.) Мы должны тихо разговаривать?
ЙЕННА (обращается все время только к КАТАРИНЕ). Так я все же меньше волнуюсь… Мы вообще-то не собирались заводить еще детей так сразу — скорее наоборот, но я ни за что не согласилась бы делать аборт.
КАТАРИНА. Можно я послушаю? (Берет телефонную трубку, слушает.)
ФРАНК. Ну что там?
КАТАРИНА. Тсссс! Удивительно. Я ничего не слышу.
ЙЕННА. Я бы ни за что не смогла сделать аборт, особенно когда уже знаешь, как это бывает, — уж лучше превратиться в сомнамбулу и не отличать день от ночи… (Улыбается КАТАРИНЕ, КАТАРИНА идет в спальню.) Вчера я забыла код от подъезда. Совсем рехнулась. Теперь я его помню, потому что Томас мне сказал, что это год убийства Кеннеди.
КАТАРИНА. Садись.
ЙЕННА. Спасибо… Все равно куда?
ФРАНК. Принести пепельницу?
ЙЕННА смотрит по сторонам, делает несколько шагов в разные стороны, оборачивается к КАТАРИНЕ.
ЙЕННА. А ты бы смогла, Катарина?
КАТАРИНА. Принеси. Что ты говоришь?
ЙЕННА (подходит к столу с телефоном в руке). Сделать аборт?
КАТАРИНА. Я даже забеременеть не могу.
ЙЕННА. Ой, что ты? Ну ты уж не волнуйся, многие по десять лет пытались, и потом потом получалось, а у кого-то так и не получалось. Вы пробовали…
КАТАРИНА (резко). Да, мы все пробовали.
ЙЕННА. И лежать уже после, задрав ноги прямо вверх, — тоже пробовали?
ФРАНК возвращается с пепельницей.
ФРАНК. Жизнь все же несправедлива.
ЙЕННА. Нет, а с чего ей быть справедливой?
КАТАРИНА. Садись.
ФРАНК. Вот в этом великолепном кресле. Одним движением. (Делает соответствующий жест.)
ЙЕННА. Ой, какое красивое. Откуда у вас такое?
КАТАРИНА (берет пепельницу, но пепел стряхивает на пол).
ФРАНК идет в спальню.
Я ненавижу эту фашистскую мебель. Видимо, сперматозоиды Франка совсем выдохлись или я им не нравлюсь.
ЙЕННА (присаживается). Нет, в такое кресло я боюсь садиться. Я сразу засну.
КАТАРИНА. А теперь я даже не хочу… ребенка.
ЙЕННА. Да уж, я все пытаюсь переставлять мебель у нас, но все бесполезно, — когда у тебя двое малышей, которые все кругом измазывают едой, то о порядке думать не приходится… Но мне кажется, эти квартиры как-то вообще неудачно спланированы, сюда невозможно подобрать мебель, в этих квартирах невозможно создать дом.
КАТАРИНА (продолжает стряхивать пепел на пол). Потолки слишком высокие.
ЙЕННА. Но у вас очень хорошо. Я бы очень хотела, чтобы у меня было так же пусто и чисто.
КАТАРИНА. Ну так перекрась стены. Только не в серый. — В белый. — Не в серый.
ФРАНК (в дверях спальни. Надел новую рубашку). Это не серый. Это белый.
КАТАРИНА. Тебе так кажется?
ФРАНК. Совершенно точно, панели покрыты белым лаком 85 — «мэстарфиниш». Белее не бывает.
КАТАРИНА. Панели — может быть, но все остальное…
ЙЕННА. С маленькими детьми белый как-то не очень практично — они извозюкают все что угодно.
КАТАРИНА. Да это никакой не белый. Сплошная стокгольмская серость. Скорее цвет белого дерьма.
ЙЕННА. Хорошее выражение. Цвет белого дерьма.
ФРАНК. А где у вас сейчас спальня?
ЙЕННА. Что?
КАТАРИНА. Почему ты спрашиваешь?
ФРАНК. Ну где вы спите, я имею в виду.
ЙЕННА. Я сплю — хотя я почти никогда не сплю — в комнате, которая выходит во двор. Но самого окна мы с кровати не видим, потому что мы поставили кровати поперек, иначе невозможно открыть дверь и войти, и в результате просыпаясь мы видим только кусочек коридора, варежки и сапоги.