Этьен. Ты думаешь, ей до такой степени известна частная жизнь Лорансо?
Морис. Уверен, что она догадывается. Ну, а если б у нее возникло малейшее намерение выйти за него, я бы непременно просветил ее на этот счет.
Этьен. О!..
Морис. Это было бы моим элементарным долгом.
Этьен. Может быть…
Морис. Не «может быть», а именно так.
Элиза (входит, запыхавшись). А где Агата?
Этьен. Ушла минут пять назад, не могла больше ждать. Возможно, она скоро вернется.
Элиза. Ну нет, это уже слишком! Я тороплюсь что есть мочи, прибегаю взмыленная — чудо еще, если я не простудилась, — а у нее не хватает терпения подождать еще пять минут. Пять минут! В конце концов, чем она так занята? Мне приходится содержать дом, присматривать за служанками, но я всегда лезу из кожи вон для других. Так вот, знайте, я не долго еще буду терпеть такую жизнь. Погодите немного. Ну, что же, я ей напишу пару слов — только в них не будет рифмованных красот!..
Морис. Полно, Элиза…
Элиза. Тут сойдешь с ума, клянусь! То Рене тянет из меня деньги, то куда-то девается Агата… Нечего сказать, сплошное удовольствие!
Морис. Так Рене опять взяла у тебя в долг?
Элиза. А хоть бы и так! Что, тебя это касается? Когда за какую-то мазню выбрасывают три с половиной тысячи франков, тут, мне кажется, уже не о чем говорить. Рене в настоящий момент страшно стеснена в деньгах, и, глядя на твой важный вид, я действительно от души жалею, что не ссудила ей хотя бы тысячефранковый билет для выплаты долга.
Морис. Я пошел работать. (Уходит.)
Элиза. Ну, можно ли быть до такой степени эгоистом! Ужасно… Вот уж, в самом деле, повезло! Если бы не ты, милый Тен, я и вправду не знаю, что бы со мной стало.
Этьен. Не говори так, мама; у тебя ведь масса и других интересов.
Элиза. Это каких, хотелось бы знать? Моя недвижимость, что ли?
Этьен. Ну хотя бы…
Элиза. Не думай, что мне это доставляет удовольствие. То, что я делаю, я делаю прежде всего для тебя… Позже ты будешь представлять собой прекрасную партию.
Этьен. Мама, я ненавижу, когда ты так говоришь.
Элиза. И он еще отмахивается от денег! Что я, не знаю, сколько ты тратишь в месяц на одни только книги и на посещение концертов…
Этьен. Хорошо, со следующего месяца буду тратить меньше.
Элиза. Разве я тебя в чем-нибудь упрекаю?
Этьен. Да, я полагаю, что это упрек.
Элиза. Никогда в жизни. Он — о, это совсем другое дело.
Этьен. Я не выношу, когда ты при мне так говоришь об отце. Ты не имеешь права на…
Элиза. Я? Не имею права? Я здесь имею право на все, слышишь!
Этьен. Нет, это не так.
Элиза. Если бы ты хоть чуточку представлял себе, что такое твой отец, ты бы его не защищал.
Этьен. Тебе нечего мне сказать по этому поводу.
Элиза. Нет, вы только послушайте!..
Этьен. Он рассказал мне о себе с беспримерной откровенностью то, что мне вовсе не полагалось знать… Сейчас, вот в эти минуты, когда ты его поносила…
Элиза. Этьен!
Этьен. Да, в момент, когда ты его поносила, я вспоминал эту исповедь, на которую никто бы на его месте не отважился перед таким мальчишкой, как я. Он поверил мне, и я этого никогда не забуду. Я был бы скотиной, если бы этого оказалось недостаточно, чтобы внушить мне чувство поклонения. Вот — единственное, что важно в моих глазах; и если бы понадобилось, чтобы что-то было забыто, изглажено из памяти, для меня это был бы вопрос решенный. Надо быть мелким лицемером, чтобы…
Элиза. Он сказал тебе также и то, что у него есть любовница?
Этьен (горячо). Я убежден, что это — очередная ложь.
Элиза. Не сказал? Так вот — я тебе это говорю, я в этом убеждена. Возможно, ты и это сочтешь очень честным, достойным умиления. О!.. Но я, как только смогу удостовериться в этом, я их поймаю обоих и… Уф! Какое будет облегчение, что это будет за день!.. Я его содержала двадцать три года: по-моему, достаточно. (Уходит, хлопнув дверью.)