После этого больше никто не смеялся. Такая песня была душевная! Пронзительная песня! Чтобы написать ее, какой талант иметь надо!..
Слышится музыка, где-то вдали поет Петр.
Потом мама моя заболела. Бросила я институт и — домой. Мамы вскоре не стало.
Входит П е т р. Ключица в гипсе, но под накинутым пиджаком это не видно.
Т а т ь я н а (в трауре). Ты выпил, Петя?
П е т р. Я, Тань, с горя.
Т а т ь я н а. Какое же у тебя горе?
П е т р (изумленно). Разве твое горе — не мое горе?
Т а т ь я н а. Ты, что ли, любишь меня?
П е т р. Ты не знала об этом?
Т а т ь я н а. Как же я узнаю, когда ты молчишь?
П е т р. Дак слов таких нет, чтоб сказать об этом во всю силу.
Т а т ь я н а. Слов очень много. У Пушкина, к примеру: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…»
П е т р. У Пушкина, может, всего одно мгновенье. У меня в тебе вся жизнь. Как же я о ней словами скажу, Тань? Нет, мне обыденных слов мало.
Т а т ь я н а. Ты бы музыкой намекнул или еще как.
П е т р. Я разве не намекал? Я тыщу песен для тебя сочинил… Не поняла… стало быть, и музыка бессильна.
Т а т ь я н а. Твои песни помню. Ты их коровам да дояркам пел.
П е т р. И коровам пел, и дояркам… А думал все-таки про тебя.
Т а т ь я н а. Тебе горько сейчас?
П е т р. Горько, Таня. Горше не бывает.
Т а т ь я н а. Иди сюда. Я поцелую тебя.
П е т р. Зачем?
Т а т ь я н а. Сам же сказал, что любишь.
П е т р. Люблю, Тань. Ну прямо без ума от тебя. Но ты-то меня не любишь.
Т а т ь я н а. В том и беда, что люблю. И знаю, нелегко мне с тобой придется. Хоть и безобидный ты с виду, весь какой-то не от мира сего.
П е т р. Я все-таки не верю, Тань. Не можешь ты меня полюбить. Не за что.
Т а т ь я н а. Люблю — стало быть, есть за что. (Целует его.) Я думала, ты не придешь. Одиноко мне было.
П е т р. Прийти-то я пришел. Но… выпимши, видишь.
Т а т ь я н а. Чего ради пил-то?
П е т р. Дак из сострадания к тебе. Но есть и другая причина…
Т а т ь я н а. Поди, снова опростоволосился?
П е т р. Ага. Вез пианино для клуба. Дорогое, немецкое пианино. И это… и расколотил.
Т а т ь я н а. Как расколотил?..
П е т р. Обыкновенно. Вдребезги. Машина перевернулась.
Т а т ь я н а. Сам-то хоть ничего… не ушибся?
П е т р. Сам вроде цел… вот только рука побаливает. И здесь маленько. (Трогает гипсовую повязку.)
Т а т ь я н а (подойдя к нему). Ключицу никак сломал?
П е т р. И руку тоже. Да это ничего, Тань, терпимо. Пианино выпало. А машина… на него встала!
Т а т ь я н а. Хорошо хоть не на тебя. Додумался: за рулем пить!
П е т р. Да и выпил-то чуть-чуть, для куражу токо. Ну и покупку спрыснуть.
Т а т ь я н а. Будешь опять с колхозом расплачиваться!
П е т р. Придется. Да это не самое страшное.
Т а т ь я н а. Что страшное-то?
П е т р. Дак горе у тебя. Одна осталась. (Подходит к ней, хочет обнять.)
Т а т ь я н а. Не нужен ты мне такой! Ты мне не нужен!
П е т р. Никому я, видно, не нужен. Все набекрень у меня выходит. Все набекрень. (Собирается уходить.)
Т а т ь я н а. Стой! Куда ты?
П е т р. Сама же гонишь…
Т а т ь я н а. Оставайся. Я еще не все выяснила. Тебя, наверно, опять судить будут?
П е т р. Судить? За что?
Т а т ь я н а. Пианино разбил. Машину ведь тоже?
Петр кивает.
Ох, горе ты мое луковое!
П е т р. Это еще не все, Тань.
Т а т ь я н а. О господи! Что еще?..
П е т р. Цветок я тебе привез… помял, правда, маленько. Так ты за то не взыщи. (Вынимает из-под рубахи измятый цветок. Он еще хранит тепло тела.) Вот, значит… с двадцатилетием тебя, значит.
Т а т ь я н а. Ой! Совсем забыла! Как мама умерла, так все праздники буднями стали. Ведь и правда: мне уже двадцать.