И г о ш е в. Да-да. Ловкость рук и никакого мошенства. Ретроспекция, сушь-ка!
Ю р а. Бросьте острить, Сергей Саввич. Это элементарная предприимчивость. Могу же я хоть в чем-то себя проявить? У человека есть организаторский дар и современный взгляд на вещи. Это доставляет мне удовольствие и… деньги.
Т а т ь я н а. Боже мой, боже мой! До чего ты докатился!
Ю р а. Не понимаю, мать, что тебя смущает? Ведь все в рамках закона. Вот договоры, вот рекомендации, вот отзывы, благодарности… (Швыряет бумаги.)
Они разлетаются по кабинету и постепенно превращаются в снег.
Затемнение.
Летит, летит снег за окном.
Т а т ь я н а одна.
Т а т ь я н а (перед зеркалом). Уж волосинки седые появились. Выдернуть, что ли? Или закрасить? А, пусть. (Садится с книгой за стол.)
Входит П е т р. В руках у него телевизор.
П е т р. Я, Тань, опять к тебе пришел.
Т а т ь я н а. А зачем, собственно?
П е т р. Не в силах я без тебя, вот что.
Т а т ь я н а. Ты не темни, дружок. Все начистоту выкладывай. Что-нибудь снова отчебучил?
П е т р. Да ничо я не отчебучил. Чо ты ко мне придираешься? Я от простой души говорю: хочу жить вместе. Вот и весь сказ.
Т а т ь я н а. Ну так я не хочу. Довольно уж мучилась с тобой. Подумай сам: какой мне прок от тебя? Мужик ты никудышный.
Петр пожимает плечами.
Лентяй, каких свет не видывал.
Петр кивнул.
Весь век сидишь на моей шее.
Снова согласный кивок.
В сорок лет не можешь от старых замашек отрешиться.
Двойной кивок.
При случае — бабы.
Петр хотел было кивнуть, но воздержался и, точно гусь, завертел шеей.
Сколько ж ты изменял мне? Десять раз, двадцать? Или больше?
П е т р (помедлив). Точно не помню. (Ставит телевизор на тумбочку, настраивает.)
Т а т ь я н а. Короткая у тебя память! А я вот все помню. В прошлый приезд ты называл точную цифру: двадцать семь. Да ведь и то не во всех грехах сознался.
П е т р. Обо всех, Тань, выслушивать устанешь. Вольно много их у меня, грехов-то. Из Госстраха опять вытурили. В ресторан вернулся. Ты уж извини.
Т а т ь я н а. Все?
П е т р. Нет, еще маленько. Сёдня вот деньги взял в кассе.
Т а т ь я н а (в ужасе). Деньги?!
П е т р. Ага.
Т а т ь я н а. Взял деньги?!
П е т р. Чо испугалась-то? Я верну. Одолжусь у тебя и все до копеечки верну. (Счастливо.) Цветные телевизоры, понимаешь, выбросили… позаимствовал в кассе и купил… Ох добра машинка! Ничо подарочек, а?
Т а т ь я н а. За мои деньги мне подарочек? Спасибо, Петенька!
П е т р. Не благодари, Тань, не за что. Подарок-то не тебе, Валентину. У калеки одна радость.
Т а т ь я н а. Хорошо ли, голубчик, за чужой-то счет?
П е т р. Так ведь мы с тобой не чужие. Месячишко-два потерпи, я тебе все сполна выплачу. И даже, если угодно, с процентами. Я щас один за весь оркестр. Я да солистка. Так что неплохо зарабатывать буду. Не всяк ведь и на саксофоне, и на рояле, и на электрооргане умеет. А я на чем хошь сыграю. Чем трудней инструмент, тем лучше им владею.
Т а т ь я н а. Ну вот что, мил друг: телевизор можешь оставить себе. Или брату. Мне все равно.
П е т р. Ну спасибо, Тань. Я так и знал, что ты это скажешь. Телевизор, он как живой человек. Иной раз знакомых видишь или родных. Я тебя часто по телеку вижу. Передовой зоотехник, и так и далее. Денег-то дашь взаймы?.. Тань?..
Т а т ь я н а. Дам я тебе денег, но с условием… Не приходи сюда больше, а?
П е т р. Не любишь, значит? Совсем, значит, разлюбила?
Т а т ь я н а (не выдержав, улыбнулась). Вот нахал! Он еще о любви смеет! Да ты посмотри на себя со стороны, каков ты есть!
Петр (обидевшись). Я, конечно, не бог весть какой громкий человек. Институтов не кончал, орденов не имею. Но душа у меня, Тань, деликатная. Нравственная, скажу тебе, душа. Неслучайно же на всех инструментах играю. Да и музыку разную запросто могу сочинить. Ко мне, знаешь, такие люди приезжают… о! Вот, к примеру, небезызвестный тебе Ошкуряков. Как суббота, так с парой пузырей заявляется… вроде как за фольклором. Потом фольклор этот за свои песни выдает. Недавно премию отхватил за одну песню. А песню-то эту я написал… Да мне чо… думаешь, жалко? Во мне фольклору-то этого — как навозу на вверенной тебе свиноферме. (Снова занялся телевизором.)