(Закрывает лицо руками.)
Ракел. Друг мой! Добрый друг мой!
Братт. Порой передо мною встает вопрос: могу ли я найти верный путь? Могу ли я вести других по верному пути?
(Ракел отступает назад.)
(Идет к ней.)
Скажите же мне: ведь и вы сомневались в этом?
Ракел. Да.
Братт. И потому вы отошли от меня?
Ракел. Да.
Братт (ближе подходит к ней, она отступает). Я не помогаю людям, я только увлекаю их. Я никуда не привожу, я только совращаю с пути. Я делаю как раз противоположное тому, что я хотел бы сделать. Мои стрелы всегда летят дальше цели. Я умею только вызвать брожение — затем наступает отчаяние. Ведь так? И вот неизбежный результат — я повержен, и тысячи людей, поверженных вместе со мной, проклинают меня.
Ракел (подходя к нему). Что бы ни случилось вы мне всегда дороги. Вы были мне дороги с первой минуты…
Братт. И все-таки вы отошли от меня?
Ракел. Вы большой человек, вы честный человек но возле вас я лишаюсь сил.
Братт. Вот! Вы сами говорите это!
Ракел. Да, вы увлекали меня к тому, чего я сама не могла разглядеть.
Братт. В этом все дело!
Ракел. Но такова ваша натура. Вы ничего не можете поделать с собой.
Брат. А как вы думаете, если самой сильной натуре детства прививать здравые идеи, стремление вникнуть в суть подлинной жизни, а не в суть миров иных, — как вы думаете, сможет ли и такая натура сбиться с пути?
Ракел. Нет.
Братт. А вот мы, едва выпутавшиеся из тысячелетнего тумана, стремимся принести спасение миру А мир стал таким пестрым, пока мы пребывали вдали. Наш мозг еще не приспособлен к этому новому миру. Вот какая мысль все время витала передо мной, когда я взбирался сюда на гору. У нас перенапряжена фантазия или перенапряжена воля. Поэтому в нас всегда живет что-то такое, что свыше наших сил. Мы видели людей, устремляющихся на небеса в золотых колесницах, и ангелов в облаках, дьяволов в вечном пламени, мы жаждем чудес, но у не хватает разума, чтобы осмыслить простую жизнь. Нет, нет, мы достойны жалости, Ракел. У нас нет правильного глазомера, мы бросаемся наугад, куда попало. Совесть уже не достаточно верный руководитель для нас: ей нет места на земле в наше время. Мы направляем свой путь в царство утопий, в безграничное!
Ракел. В безграничное?
Братт. Теперь вы понимаете?
Ракел. Элиас?
Братт. Да, да! Я завлек его слишком далеко. Я не понял, что такая натура, как он, вступив на какой-либо путь, никогда не может остановиться.
Ракел. Никогда!
Братт. Вот он и бросится в безграничное, увлекая за собой всех нас. Близится что-то ужасное. Он отдал все, что имел, теперь он отдаст самого себя.
Ракел. Самого себя? Элиас?
Братт. Он пожертвует собой, чтобы принудить и побудить к тому же сотни других. Возможно, что это давно уже было подготовлено, но теперь это должно произойти. Понимаете?
Ракел. Нет.
Братт. Неужели вы не понимаете?
(Ракел вдруг в ужасе вскрикивает и падает.)
О, если бы и мне упасть рядом с тобой — и никогда не очнуться!
(Бросается на колени около Ракел.)
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Обширный зал. Налево возвышение, похожее на трон; вокруг возвышения и вдоль всех трех стен расположены скамьи с высокими резными спинками. Кроме того, в комнате много стульев. На заднем плане большие стрельчатые окна; под ними тоже скамьи. С обеих сторон, в глубине сцены, входные двери в том же стиле, что и окна. Потолок с резными украшениями, роскошный и богатый. Стены празднично украшены коврами, щитами, флагами и свежей зеленью.
Холгер на возвышении для председательствующего; перед ним маленький столик. На скамьях и стульях сидят представители разных фабрик страны. В дверях время от времени появляются новые лица и стоят по обе стороны дверей. Каждый раз, как дискуссия оживляется, они потоком вливаются в зал, а затем постепенно снова уходят. Слуги, одетые в костюмы позднего средневековья, разносят прохладительное питье в высоких кувшинах, разливая его в бокалы и кружки. Анкер стоит на маленькой трибуне под председательским местом, продолжает ранее начатую речь. Направо от него, за столом, сидят два секретаря.