(Движение, в особенности среди старших священников.)
Я решаюсь сделать такое признание от вашего имени братья, потому что я нахожусь внутри того круга, очерченного духом круга, о котором сказано — либо в нем, либо вне его. Когда находишься внутри него, то все жалкие уловки отпадают сами собой, и мы можем позволить себе смелость говорить правду! Но что станется с христианством, если церковь потеряет веру в чудо?
Элиас (входит). Простите, пришла старушка, вдова пастора. Она хочет увидеть мою мать.
(Все встают. В дверях появляются старая вдова и Огот. Элиас открывает перед ними дверь, ведущую в комнату направо. Сам он уходит вместе с ними. Все священники отодвигают стулья и почтительно пропускают пришедших, расступаясь перед ними.)
Вдова пастора (с порога второй комнаты). Оставь меня теперь, Огот, Тут я хочу побыть одна, одна… Ибо здесь побывал господь — здесь место свято… Здесь человек стоит лицом к лицу с господом. И здесь лучше быть одной.
(Она стоит так, чтобы видеть спальню. Склоняет голову, потом благоговейно поднимает руки. Снова заглядывает в спальню, еще раз склоняет голову и отступает назад.)
Она светится! Она вся сияет белизной. Я так и думала. Она сияет белизной. И спит, как младенец. Вот я и увидела! Какое сияние! О, какое сияние! Благодарю тебя, что ты оставила меня с нею одну.
Огот. Но разве ты была одна?
Вдова пастора. Совершенно одна. Никого, кроме меня… И она сияет белизной.
(Обе уходят.)
Элиас (входит справа). Обе двери закрыты. Теперь я закрою и эту.
(Закрывает двери и уходит.)
(Священники стоят в глубоком молчании.)
Крейер. Вы не говорили с нею?
Епископ. Нет.
Крейер. А знаете ли вы, что у всех у вас на лицах как бы солнечный луч. И я скажу вам, почему это происходит: люди, которых чудо осенило своим сиянием, светятся его отблеском. Поговорим об этом!
(Все придвигают к нему стулья и садятся.)
Йенсен. Можно ли мне задать вопрос? Разве чудом не является обращение к вере?
Крейер. То, что мы называем чудом обращения к вере, можно проследить шаг за шагом с психологической точки зрения, и, в сущности, это еще не чудо. Нечто подобное можно встретить во всех великих религиях и при нравственном перерождении людей, хотя оно происходит втайне. Но я спрашиваю вас, что такое христианство, которое покоится на чуде и которое утратило веру в чудеса, — что оно без чуда? Не более как свод предписаний морали!
Фалк. Самое существенное в христианстве не чудеса, а вера в воскресение!
Крейер. Но эту веру разделяют все великие религии и все люди, склонные к религиозному чувству.
Фалк. Но они не могут «быть, как дети».
Крейер. Это правда.
Фалк. Следовательно, они не понимают и настоящего самоотречения.
Крейер. Нет, это неверно! Идея мученичества явилась еще до христианства. Человечество еще до христианства знало счастье жить и умирать за то, во что верило. Это счастье и теперь идет рука об руку с христианством, проявляясь везде, в самых разных формах…
Епископ. Но что же такое христианство, по-вашему?
Крейер. Для меня христианство гораздо больше, чем проповедь морали. Проповедь морали можно встретить во многих религиях, и порой эта проповедь в других религиях разумней и тоньше, чем в Новом завете. По-моему, христианство — нечто гораздо большее, чем стремление к самопожертвованию; если это не так, то христианство не отличается от других религий. Либо христианство есть «жизнь во Христе», вне мира и всех мирских установлений, либо его вовсе не существует. Либо оно нечто большее, чем просто приверженность идее, либо оно — созидание нового мира, чудо, либо — христианства нет!