А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Зачем же, деточка, такие крайности.
М а р и н а. Нет, нет… вы мне ответьте, кто его будет утихомиривать? Вы, папа, или, может быть, Федор? Значит, придется вызывать милицию. Представьте, милиция в музее Евлампия Кадмина. А я уж знаю моряков.
Ф е д о р. Откуда?
М а р и н а. Ты забываешь, что я выросла не в музее.
З и н а и д а И в а н о в н а. Получается, Ниночке и замуж нельзя выйти?
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. По-моему, у Мариночки просто разыгралась фантазия.
М а р и н а. Ну, хорошо… тогда я тоже буду вынуждена перевести сюда свою маму. Ей все труднее жить одной в нашей обворожительной Малаховке.
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Милости просим, вишенка.
М а р и н а (в сердцах). И кто это сказал, что старые интеллигенты мягки и податливы? Да вас пушкой не прошибешь!
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. По-вашему, Марина Дмитриевна, в наш дом вообще посторонних водить нельзя. А как же с вами, деточки, тогда быть? Ведь ввели… И ничего. Вот и Нина имеет право на счастье, на любовь и на прочее… Так что больше обсуждать нечего. (Ушел в кабинет.)
М а р и н а. Конечно, конечно… (Гладит пальцами затылок. Из транзистора в руках Федора раздается оглушительная резкая мелодия.) Федя… Если хочешь слушать музыку, возьми наушники.
Федор вставляет наушники, вертит настройку. Очевидно, он поймал что-то хорошее, потому что лицо его принимает задумчивое, даже чуть блаженное выражение.
З и н а и д а И в а н о в н а. Вот когда Антон Евлампиевич на мне женился, тоже мало ли что подумать могли. Он самого Кадмина сын. Его сам Чехов на руках… В честь его Антоном назвали. Глаза музея, человек образования. А я кто… прислуга, полы в комнатах мыла, дрова колола.
М а р и н а. Тогда было другое время. Девятнадцатый год… Незабываемый…
З и н а и д а И в а н о в н а. Это, конечно, правильно, незабываемый. Только и голод, и холод тоже были.
Уходит на кухню. Антон Евлампиевич что-то приколачивает в кабинете. Федор в наушниках слушает музыку. Марина села в кресло, взяла газету. Звонок в дверь.
М а р и н а. Федор, звонят.
Федор не слышит.
Федор… (Бросает газету, идет в прихожую, открывает дверь.)
Входит П о с е т и т е л ь н и ц а, женщина средних лет.
П о с е т и т е л ь н и ц а (несмело). Простите… я хотела бы в музей…
М а р и н а. Внизу вывеска. На ней четко и ясно написаны часы работы музея.
П о с е т и т е л ь н и ц а. Я на экскурсию приехала… Сегодня уже опоздала, а завтра нас во Владимир увозят Суздаль смотреть. В Москве я в среду буду.
М а р и н а. Очень приятно.
П о с е т и т е л ь н и ц а. А в четверг рано утром поезд уходит. А по средам музей не работает.
М а р и н а. Совершенно верно.
П о с е т и т е л ь н и ц а. А я обязательно должна побывать в музее Евлампия Кадмина. Вы здесь работаете?..
М а р и н а. Я здесь живу.
П о с е т и т е л ь н и ц а. Как живете?
М а р и н а. Очень просто — как люди живут. Понимаете, здесь не только музей, но и квартира, в которой живут обыкновенные люди, которые тоже работают, тоже устают…
П о с е т и т е л ь н и ц а. Извините… А директор музея сын Кадмина?
М а р и н а. Сейчас он занят. Попробуйте в среду.
П о с е т и т е л ь н и ц а. Большое спасибо.
М а р и н а. Всего наилучшего. (Закрывает за Посетительницей дверь, входит в столовую.) Федор… (Трясет его за плечо.)
Ф е д о р. А? (Вынимает наушники.) Все-таки Гендель это Гендель…
М а р и н а. Удивительно, как это человек, который не может правильно спеть «Чижик-пыжик», способен наслаждаться Генделем?
Ф е д о р (улыбнулся). У меня внутренний слух.
М а р и н а. Ты не задумывался, что нашей дочери уже восемнадцать лет. Ей тоже скоро понадобится комната.
Ф е д о р (пытается шутить). Все прекрасно, все прекрасно… Кто так говорил?
М а р и н а (без улыбки посмотрела на него). Кому я пишу диссертацию — себе или тебе! А я ведь тоже очень люблю свою маму. Я душой привязалась к твоим. Но я знаю, что нужно выбрать одного и положить для него всю свою жизнь. Только не отвечай… и не втыкай наушники. Подумай, подумай…
Ф е д о р. Конечно, если дело обстоит так…