Роби целует мать, распечатывает конверт и вынимает из него письмо и фотографию, вернее, то, что осталось от нее, — кусок белого картона.
М а р и н а (с ужасом). Что же это такое?! Господи, беда какая… Ничего не осталось… Все смыла вода…
Роби печально переворачивает в руках белый прямоугольник.
Подвал разбомбленного большого жилого дома. Слева, в той части, где потолок цел, перед стиральным катком, на ящике с боеприпасами, сидит м а й о р Т а р м и к, в обгоревшем полушубке, перепачканный, весь в ссадинах, и что-то пишет. В том же углу около аппарата — Э л ь т с, в валенках, в чуть тронутой огнем шубе и шапке-ушанке.
Справа с потолка свисают чудом удержавшиеся на арматурном каркасе большие бетонные глыбы, у печки, скомбинированной из бензинового бочонка, греется Н у р к в сильно обгоревшем полушубке. Снаружи время от времени доносятся выстрелы, разрывы снарядов и пулеметные очереди.
По разрушенной каменной лестнице спускается А л е к с и у с в полушубке и валенках. Кладет автомат на ступеньку и долго, скрестив руки, хлопает себя по плечам, стараясь согреться.
Т а р м и к. Неужели никак не натопить эту чертову дыру?!
Н у р к (показывает на пролом в потолке). Вентиляция чересчур хороша, товарищ майор.
Т а р м и к. Не понимаю, что это с Роопом — заснул он там, что ли? Спросите!
Э л ь т с (в трубку). Наш связной Рооп еще у вас?.. (Слушает.) Они говорят, что Рооп уже час как ушел. (Кладет трубку.)
Т а р м и к (встает). Что бы это значило? Оттуда сюда рукой подать…
Пауза.
Н у р к. С Фуксом под Алексеевкой было то же самое. Час пропадал, два, три, день, два, три… и до сих пор нет.
А л е к с и у с. Рооп не Фукс. Фукс перебежал к немцам.
Э л ь т с (горячо). Он что, сказал тебе, что перебежит? Подозревать легко. Может быть, убили…
Тармик подходит к Эльтс, нежно успокаивает ее.
А л е к с и у с. Рооп честный. В десять раз честнее Фукса.
Э л ь т с. Честный? Говорят, Рооп был вором!
А л е к с и у с. Мало ли что — был. Важно, какой он сейчас. Фукс постоянно твердил, что он порядочный… а сам ночью тайком таскал хлеб у товарищей…
Н у р к (старается обратить внимание Алексиуса на Тармика и Эльтс; двусмысленно). Не говори сейчас о хлебе… Я вспомнил один анекдот…
Т а р м и к (поймав его взгляд, отходит от Эльтс). Не говорите с ним сейчас о хлебе… Лучше скажите, чтобы сменил вас и подежурил перед этой дырой, а не рассказывал здесь анекдоты…
Н у р к (кряхтя, встает). Что-то кости ломит… Нет ли у меня температуры?.. В самом деле!
Т а р м и к. От лени жара не бывает.
Нурк берет автомат и, прихрамывая, медленно поднимается по ступенькам. С лестницы навстречу ему сбегает разгневанная М а р и н а — в полушубке, шапке-ушанке, с карабином в руках.
Э л ь т с. Марина! Наконец-то!..
Н у р к. А ну, приветственный марш! (Поет «Свадебный марш» Мендельсона.) Ты привезла поесть?! У меня в брюхе пусто, как в Голодной степи…
М а р и н а. Привезла! Как бы не так! Черт знает что…
Т а р м и к. В чем дело?
М а р и н а. Мины стали рваться совсем близко… и лошади, будь они прокляты, понесли. (Плачет.) Термосы с горячей едой… ящик с хлебом… все потеряла! Все…
Н у р к. Марина… дуреха, перестань реветь! Я же глупо пошутил, когда сказал, что у меня в брюхе пусто… Честно говоря, я даже думать не могу сейчас о еде!
Т а р м и к. Нурк говорит чистую правду. У него… (Смотрит на Нурка; сердито.) Нурк!
Н у р к. Слушаюсь! (Уходит.)
Входят Э н н о к в белом перепачканном полушубке и Т у в и к е с винтовкой, в руке у него портфель.
Т у в и к е (Энноку). Ну, вот… Мы и на месте.
Э н н о к. А где… мой портфель?
Т у в и к е (протягивает). Этот?