Я а г у п. Потому и попал, что я библейский мудрец. Хотел лицом к лицу встретиться с антихристом, поглядеть на его последнее сражение… Но я не нашел антихриста. Я увидел вокруг себя сильных и смелых людей. В моем сердце поднялось смятение. И я вступил в спор с Библией… да простит мне господь этот грех! Антихриста я нашел на другой стороне…
А д а м. Да ну?
Я а г у п. А знаешь ли ты, каков знак антихриста? Изуродованный крест — вот знак антихриста. Свастика!
А д а м. Свастика?..
Я а г у п. Кто заживо сжег тысячи и тысячи людей?.. Антихрист. Кто вознес арийское племя, а всех остальных сделал его рабами? Так мог поступить только антихрист. Кто хочет испепелить весь мир?.. Тот же антихрист. Не следует глупо толковать Библию. Ее надо уметь читать и если надо, то и поспорить с ней…
А д а м. Выходит, толкование Библии — тоже политика?..
Я а г у п. Выходит, так…
Пауза.
М э э л а. Вот вы говорите, что художник должен заниматься только высоким искусством, а не политикой, — но ведь это тоже политика?
А д а м. Я служу только высокому искусству… Я большой художник… Ах, вообще я слишком много кричу о себе, слишком заношусь, потому что стараюсь заставить и себя и других поверить, будто я уже по ту сторону высокого забора, за которым начинается подлинное искусство. (Шепотом.) В действительности же большинство из нас — по эту, здесь и останутся.
М э э л а. Но, безусловно, не вы?
А д а м. И я. Однажды я, кажется, уже взобрался на этот забор. Но сорвался… Сила тут не поможет. Даже если б я дал увековечить в гигантском камне свою голову гения, до краев наполненную глыбами жалких мыслей, — даже это не помогло бы! Пусть это сделают грядущие поколения — им решать и оценивать. Только барон Мюнхгаузен сам приподнимал себя за уши. А нам не подобает, даже если приподнимать будут другие, — хотя уши, возможно, и выдержали бы…
Раздаются три коротких, один длинный телефонный звонок.
Я а г у п. Странно — Килль не идет и не звонит…
М э э л а. Больше чем странно! (Помолчав.) Значит, не хотите писать мой портрет?
А д а м. Хочу, но так же, как писал Марию, и чтоб не было тут этого идола. Что ты уставился? Что у тебя в жилах — кровь или вода! Мээла, вы не можете запрятать его на несколько часов в какой-нибудь чулан? Вот так же тупо ты глазел, когда мы сидели здесь втроем… с Марией…
Раздаются четыре коротких телефонных звонка.
М э э л а (бежит к телефону, смеется). Колени у меня как ватные… Смешно! (Берет трубку.) Алло?.. Да… Ты, Килль. Скорее домой, дорогой… Почему тебя нет? Мы здесь веселимся… я, кажется, немного пьяна… Мы празднуем мой день рождения… Ты не любишь меня!.. Не верю… Да, конечно, отец дома!.. В лес? Его?.. Глупости! Килль… Художник Адам приехал. Скорее домой! Какие дела?.. Ты что, Килль, хочешь окончательно разозлить меня?! Хорошо. (Передает трубку Яагупу, сама стоит с мрачным видом.)
Я а г у п. Ну, сынок, что скажешь? Поймаешь на месте преступления?.. Сейчас же иду… сейчас… Сделаю, сынок, сделаю. (Кладет трубку на рычаг, задумывается, почесывая голову.)
М э э л а. Ты идешь в лес? И я с тобой… Ура-а!
А д а м. Ура-а! Я тоже… (Поет, импровизируя.)
Я а г у п. Не галдите. Никуда вы не пойдете! Неровен час поднимется стрельба. А ты, Адам, навеселе, чересчур навеселе…
А д а м (с издевкой). Но и для того, чтоб остаться дома, я, кажется, тоже чересчур навеселе…
М э э л а. Не уходи, отец… или возьми меня с собой!
А д а м. В темном лесу со свекром страшнее, чем со мной здесь… Дочери святого Лота и с отцом попали впросак… Или отец с дочерьми?
Я а г у п. Хватит! (Осматривается. Задержав на мгновение взгляд на портрете Марии, переводит его на Мээлу.) Останешься дома.
А д а м. Вот это по-мужски! Останется дома развлекать гостя…
Я а г у п. Да, развлекать гостя и ждать своего мужа. Мээла, принеси-ка, пожалуйста, мою куртку…
М э э л а уходит в комнату налево.
А д а м. Ты, наверно, долго пробудешь в лесу?
Я а г у п. Берегись, Адам. Вижу, какие у тебя мысли… Поведешь себя так… (Хватает со стены рогатину.) Вернусь — и тебя этим самым! (Ставит рогатину к стене.)