Комиссар улыбнулся.
Н о л ь к е н (сжав кулаки). Я здесь не для того, чтобы выслушивать дерзости.
К о м а н д и р. Простите, так уж нас воспитывали.
Н о л ь к е н (неожиданно). Ваше имя?
К о м а н д и р. А разве это так важно?
Н о л ь к е н. Да нет, черт возьми… Но голос… Скажите, прошу вас.
К о м а н д и р. Державин Григорий Михайлович.
Н о л ь к е н. Воспитанник Санкт-петербургского кадетского корпуса?
К о м а н д и р. Да, я учился там.
Н о л ь к е н. Гриша!
К о м а н д и р. Кто говорит со мной?
Н о л ь к е н. Нолькен. Гриша! Это я, Нолькен.
К о м а н д и р (после паузы). Здравствуй, Костя!
Н о л ь к е н. Гриша! Как это случилось? Почему мы не вместе?
К о м а н д и р. Не знаю. В Красной Армии много бывших офицеров.
Н о л ь к е н. Гриша, это ошибка! Неужели ты не видишь, что ошибаешься? Ты же культурный человек! Как же ты не понимаешь? Все твои товарищи по школе, по фронту — с нами. Я, наконец. Ты помнишь Белозерского? Он адъютант генерала.
К о м а н д и р. Помню. Мы его Глистой звали. Вместе под строгим арестом сидели: Ивана Антоновича — химика — я с Белозерским чернилами облил. Ох, и плакал Глиста в карцере. (Смеется.) Хорошее тогда время было, молодое.
Н о л ь к е н. А помнишь, как я — это уже в школе, когда сдавал топографию, — в чистом поле горы вывел? Скандал ведь какой получился!
К о м а н д и р. Я все помню.
Пауза.
А где Крокодил?
Н о л ь к е н. Фон Крок у Колчака… Правильно — фон Крока звали Крокодилом. Он теперь полковник — хитрый немец.
К о м а н д и р. Где Вольский?
Н о л ь к е н (вздохнув). Застрелился. Его кексгольмцы-солдаты кашеваром выбрали.
Пауза.
Ну, так как же будет, Гриша?
К о м а н д и р (после долгой паузы, тихо). Какие условия сдачи?
Комиссар положил руку на маузер и подошел вплотную к двери. Мария Павловна рванулась вперед.
Н о л ь к е н (оживляясь). Прекрасные условия: вся команда переходит на службу в нашу армию. Ты получаешь прежний чин. Может даже идти речь о повышении.
Пауза.
С коммунистами и комсомольцами я поговорю сам. Им никаких льгот предоставлено не будет.
К о м а н д и р. Хорошие условия.
Пауза.
Но они, подполковник, ни меня, ни моих солдат — не устраивают… А коммунистов и комсомольцев — тоже!
Н о л ь к е н (от неожиданности заикнувшись). Ах, так? Тридцать минут на размышление. Если через полчаса не будет ответа, мы открываем огонь, господин товарищ.
Командир ничего не ответил и вошел в вагон. Нолькен круто повернулся и пошел обратно по проходу. Финал этой сцены настолько неожидан, что комиссар не успел отойти. Он протянул руку командиру.
К о м и с с а р. Спасибо тебе, Григорий Михайлович! Хорошо сказал. Лучше не придумать.
К о м а н д и р (не подает руки). А разве… вы ожидали другого ответа, Никита Андреевич? Хм! Благодарю!
Мария Павловна подходит к мужу и берет его под руку. Это не ласка — это благодарность и вера в него.
(Гладит голову жены и, волнуясь, почти кричит комиссару.) Поймите, товарищ комиссар, мое положение! Вокруг меня — вечное недоверие. Почему я должен терпеть все это? За что? Только потому, что я — другой крови? За то, что я человек с высшим образованием, интеллигент? Что ж вы молчите?
К о м и с с а р. Предосторожность, Григорий Михайлович.
К о м а н д и р (резко обрывает комиссара). Это не предосторожность! Это расплата за грехи моего класса. Я плачу по счету. Я отвечаю перед вами, перед народом-победителем. Столетия лучшая мысль и ее представители держались за дворянство, помещиков и буржуазию. Вместе с моим классом, — а интеллигенция — это класс, товарищ комиссар, — я отвечаю за его вину перед пролетариатом!
У комиссара прорвался жест, выражающий сомнение по поводу того, что интеллигенция — это класс. И все же он промолчал. Но, увидев стоящего с высоко поднятой головой командира, комиссар улыбнулся.
К о м и с с а р. Так-с! Формулировочка, конечно, сомнительная, но спорить сейчас не время. Значит, ты считаешь себя виновным, Григорий Михайлович?