Д ж и б е л и. Сейчас скажу. Сердце человека, оно живет, — как бы вам объяснить? — своей самостоятельной жизнью… Вот любишь девушку, например… Почему любишь, за что любишь — неизвестно. Спросишь у сердца, а оно одним словом отвечает: «Люблю». И все! Голова, разум, как мудрый судья, тогда объясняет сердцу: «Слушай, дорогой товарищ сердце, неважная твоя барышня. Посмотри хорошо». А упрямое сердце опять свое: «Правильно говоришь, товарищ голова. Правильно. А я все-таки ее люблю!»
Б е р м а н. А к чему вы произвели такой анатомический анализ, товарищ Вахтанг? Когда вы начинаете говорить так, я никогда не знаю, куда вы гнете.
Д ж и б е л и. Все скажу, дорогой! Вот голова мне говорит: «Ты, Вахтанг Джибели, — военный моряк! Тебе доверили большое дело! На тебя надеется весь комсомол!» И я согласен с головой: правильная голова! А сердце? Сейчас сердце говорит: «Лежишь ты, Вахтанг, на дне тихого моря… Подумай минуту о доме, о стариках, о девушке с голубыми глазами, которая провожала тебя».
Б е р м а н. И ваша девушка, конечно, без всяких дефектов?
Д ж и б е л и. Первая девушка, товарищ Иосиф. Конечно, немножко бьется у меня сердце, хотя голова ему этого не позволяет. Ну, скажите честно: разве вы, так сказать, не волнуетесь?
Б е р м а н. Конечно, волнуюсь. Только я это делаю по-своему — молча! У меня это мало заметно! Бабушка у нас была очень нервная, больная. И мы с Костькой — это мой младший брат — старались ее не тревожить. В доме всегда говорили шепотом… Все держали в себе… Конечно, я немножко волнуюсь, но… как и все, работаю и вопросов товарищу старшему лейтенанту не задаю.
Г р и г о р ь е в (вылезая из люка). Балластную магистраль разорвало в трех местах… Помпа никак не сможет работать.
О р л о в. Плохо!
К у р а к и н показывается из люка.
Г р у ш е в с к и й. И крышку никак не закрыть, товарищ старший лейтенант!
О р л о в. А ну-ка попробуем с вами, Фома Петрович!
Он с Григорьевым пытаются повернуть маховик, но это им не удается.
(Подходя к переговорной трубе.) В центральном!
Голос Афанасьева: «Есть в центральном!»
Балластную магистраль восстановить не имеем никакой возможности! Четвертый аппарат заполнен: заклинилась наружная крышка.
Голос Афанасьева: «Ну вот, еще одна радость!»
Пауза.
Куракин опускает голову. Орлов идет мыть руки, через плечо видит Куракина.
О р л о в (вытирает руки, смотрит на часы и как ни в чем не бывало говорит). Чем собираетесь нас кормить, товарищ Куракин? Уже время обеда!
Все удивленно поднимают головы.
К у р а к и н. Я не прикидывал, товарищ старший лейтенант, потому что не знаю, будет ли… обед. Ведь еще что-нибудь может случиться…
О р л о в. А я вам предлагаю продумать меню.
К у р а к и н. Есть продумать меню!
О р л о в. Что там у вас имеется?
К у р а к и н. Придется ограничиться одними консервами, так сказать, холодной закуской. В общем, кое-что найдется. Если разрешите, я сам соображу.
О р л о в. У кого есть чистая тетрадка?
Б е р м а н. Пожалуйста. (Протягивает тетрадку.)
Орлов берет складной стул, садится к столу и начинает что-то писать.
Г р у ш е в с к и й (сидящему рядом Панычуку). Слушай, Паша! А может, неожиданно… началась?
П а н ы ч у к (флегматично). Что?
Г р у ш е в с к и й. Какая-нибудь провокация! Ведь лезут же эти паразиты!
П а н ы ч у к (с невозмутимым спокойствием). А кто его знает! Время серьезное! (Подумав.) Нет, не посмеют.
Г р у ш е в с к и й. Ведь наглецы! Что в Корее творят! Ужас! Даже на китайские города налетают…
П а н ы ч у к. Потому что цепляются за каждый клочок азиатской земли… Ох, не хочется им из этих богатых стран уходить… Конечно, Трумэн и компания на всякую авантюру способны…
Г р у ш е в с к и й. Неужели их война ничему не научила?
П а н ы ч у к. Не научила — так научим! Повторение — мать учения!
О р л о в (не отрываясь от записей и не поворачивая головы). О чем разговор, товарищ Панычук?
П а н ы ч у к. Да все о том же, товарищ старший лейтенант. Так сказать, о бытие!
Орлов кивает головой и продолжает писать. Тишина.
О р л о в (кладет карандаш, встает). Ну, как самочувствие? (Пауза.) Я спрашиваю: как самочувствие?