О р л о в (улыбнувшись). Э нет, эта не пойдет! Давайте другую!
Тишина. Первый куплет кок играет нормально, затем переходит на вариации. Увлеченный игрой, поднимается и вдруг резко обрывает мелодию.
К у р а к и н (виновато). Простите… пальцы… не слушаются…
Д ж и б е л и (после паузы). Если разрешите, товарищ старший лейтенант, я могу рассказать про кино! То есть не совсем про кино, но в общем…
О р л о в. Начинайте, мы слушаем!
Д ж и б е л и. Это, может, сказка, а может, быль, не знаю точно! Когда я был в отпуску, у нас так девушки рассказывали. Жил-был около Красной Поляны, в высоком абхазском селении, маленький мальчик… звали его Гоги… По-русски это будет Георгий… И дороже звезд и луны, дороже ручейков и водопадов, представьте себе, даже дороже солнечного света был для него луч аппарата передвижки: очень любил кино Гоги! Многих артистов он знал в лицо, почти всех по именам и фамилиям, а с некоторыми даже был лично знаком: в Абхазию, нашу прекрасную солнечную страну, часто приезжали разные киноэкспедиции. Как раз группа из Москвы снимала фильм под названием… Вот забыл название, сейчас вспомню.
П а н ы ч у к. Ну, это неважно! Из теперешней жизни?
Д ж и б е л и. Конечно!
Вдруг справа раздается звук включаемых моторов.
Г р и г о р ь е в. Моторы!
Радость, надежда на лицах.
Б е р м а н (Куракину). Держись, Сережа! Это заработали моторы!
Звук мотора все сильнее и сильнее… Но вот он вдруг начинает идти на убыль. И снова тишина.
Пауза.
О р л о в (тихо). Не взяли!..
Слышится падение тела. Панычук подбегает к торпедным аппаратам. Григорьев — за ним. Они выносят Куракина. Он в глубоком обмороке.
(Быстро.) Наденьте маску… подержите несколько минут!
Свежий воздух начинает оживлять Куракина.
(Смотрит на часы, и впервые на его лице появляется настоящая тревога. Подходит к переговорной трубе. В трубу.) В центральном!
Голос Афанасьева: «Есть в центральном!»
Хлор скопляется в большом количестве… Куракин потерял сознание.
Голос Афанасьева: «У меня тоже не сладко… Какое у вас количество масок?»
Четыре!
Голос Афанасьева: «Принимайте все необходимые меры. И… терпите, сколько можете!»
Есть!
К у р а к и н (придя в себя, слабым голосом). Простите меня, товарищи!
З а н а в е с.
Окраина местечка у самого моря. По обеим сторонам улочки расположились маленькие рыбацкие домики. На переднем плане, в палисаднике, сидит старик Ф и л и п п о в. Рядом с ним, опираясь на костыль, Д м и т р и е в. Они курят длинные трубки, следят со вниманием за колечками дыма. На столе — самовар, чайник, стаканы.
Д м и т р и е в. Боже ж мой, какая благодать кругом! Никогда еще птички так не распевались! Между прочим, как ты скажешь: если птичку напоить, она должна еще громче петь, а?
Ф и л и п п о в (наливая очередной стакан). Не знаю, не пробовал. Пил я со всяким народом, а с птицами — не пил!
Д м и т р и е в. Ты, Ваня, с понятием по этому делу. Не помню случая, чтобы тебя кто-нибудь осилил!
Ф и л и п п о в. И этого сказать не могу. Один раз меня все-таки…
Д м и т р и е в. Поклеп на себя возводишь, Ваня. Зря!
Ф и л и п п о в. Нет, один раз меня перепили! Стояли мы около шести суток в Коломбо, на острове Цейлоне. И очень полюбили одно тихое заведение: вдова матросская держала… Кроме нас, туда еще заходили американцы с «Алабамы». Так вот ихний капитан предложил потягаться. От наших меня выдвинули, а он сам взялся. Поставили перед каждым двадцать посуд — от такого горшка до такусенькой рюмочки. Он пил сидя, а я — стоя.
Д м и т р и е в. Сидя же легче, Ваня.
Ф и л и п п о в. Самолюбие меня заело и уверенность была! Дал американцу лишний шанс! Девятнадцать пили вровную! А двадцатую, самую маленькую, чувствую, не принимает нутро. Ну, никак не принимает. Довожу ее до роту — не запрокидывается голова! А он к своей дотянулся, до зубов дотащил, выпил — и победил! Я признал себя побежденным, за все красиво расплатился, со всеми вежливо попрощался и своим ходом, не шатаясь, пошел на корабль. А вот американец остался.