Е л и з а в е т а. А ты знай свое место, германская докторша! Ты спасибо скажи, что здесь приличные люди собрались, — быть бы тебе теперь на Соловках. Не знаешь, как это делается? Расскажу!..
Д а р ь я. Приткнись ты, убогая! И горя-то по-человечески принять не умеешь!
Е л и з а в е т а. Ты умеешь? Я твоих сынов не убивала, они вон — тоже, а ты всю душу с утра заплевала, хабалка чертова! Что, не так?
Д а р ь я. Ну, так. Я и повинюсь… (Кланяется.)
Всем от этого неловко.
Е л и з а в е т а. О-ох… (Опускается на табурет.)
Д а р ь я. У каждого своя беда, женщина. Ты на людей зла не держи. Тяжко? По себе знаю — не медом мазано. Тебе с людьми жить, на них глядеть, а им — на тебя. Другого выхода не наблюдается. Вот, девка, какие наши дела… Он с тобой и до войны не шибко ладил…
Все деликатно выходят, оставив Елизавету с Дарьей.
…попрекал, бывало, и характером, и за эту… вот слово-то забыла… Бульварность?
Е л и з а в е т а. Вульгарность… (Тихо плачет.)
Д а р ь я. Во-во… Так что у него глаза вкось глядели: один — на тебя, другой — на сторону… Что ж теперь убиваться, если расколото было, а и вовсе не склеилось? Вернулся бы — тоже не жизнь.
Е л и з а в е т а. Помнишь, как на фронт уходил? Любил ведь!
Д а р ь я. Перед разлукой все дорого, а зло дремлет.
Е л и з а в е т а. Письма какие писал — ты бы видела!
Д а р ь я. Так и это — в разлуке. Мой, бывало, слова ласковые словно с хлебом заглотнул, а отъедет куда на недельку — господи, откуда что и бралось! Тут тебе и «любушка», и «лебедушка»…
Е л и з а в е т а. Тоже, скажешь, не любил? Я же видела!
Д а р ь я. Наверно, любил. По-своему. Я его понимала.
Е л и з а в е т а. А я… никогда не понимала. Все — служба! Жить-то когда?
Д а р ь я. Может, теперь заживет. Огляделся там, на фронтах, и прежней жизни своей не одобрил.
Е л и з а в е т а. Почему же меня не спросил? Я ведь тоже — живая. Пошла бы за ним. И на фронт бы пошла!
Д а р ь я. Нет, Лизавета, для фронта ты человек неподходящий. Ты сейчас не пыли, кровь на воду не переводи — кровь теперь дорогая. Оглядись, как он, себя пойми, в людях разберись. А мы тебя не выдадим. Я баба грубая и порядок люблю, но людей жалею…
Е л и з а в е т а. Я знаю… знаю…
Д а р ь я. Вот мы с тобой и прорвемся. А? Ученый у нас в холостых ходит. Станешь поумней — глядишь, и он тебя заметит. Баба ты видная: телом бела, ножкой стройна. Таких баб в Питере раз-два и хватит… Ну, пошли ко мне. Одна от тоски завоешь, а на пару, глядишь, перемогнемся.
Е л и з а в е т а. Нет. Я в кино пойду. Мне кино помогает.
Д а р ь я. А очередь?
Е л и з а в е т а. Лису надену. Скажу: муж-генерал билеты заказывал.
Д а р ь я. Ну, коли так, давай.
Е л и з а в е т а. Спасибо тебе, Дарья Власьевна…
Д а р ь я. Э, брось! Я эту похлебку шестой год хлебаю…
Елизавета уходит к себе.
Виноватый тут один — война, кол бы ей в кости… (Открывает форточку, кричит во двор.) Бина Марковна! Подружка! Зайди потрепаться — свои одолели!.. (Прислушивается.) Видать, дома нету… Э-эх-ма!..
Е л и з а в е т а проходит, нацепив лису.
Е л и з а в е т а. Пошла.
Д а р ь я. С богом.
Е л и з а в е т а. Прощай.
Д а р ь я. Чего? Ты чего это?
Е л и з а в е т а. А чего?
Д а р ь я. Что это еще за «прощай»?
Е л и з а в е т а. А! До свиданья, значит. А ты что подумала? (Смеется.) Нет, а ты что подумала?
Д а р ь я. Я и подумала… (Смеется.)
Е л и з а в е т а. Нет уж, вот ему!
Д а р ь я. Ходи фертом, женщина. На веселого червячка и сом клюет.
Елизавета складывает кукиш и уходит. Вскоре раздаются четыре звонка. Дарья Власьевна отпирает. Входит И н с п е к т о р.
И н с п е к т о р. Извините. Вот сейчас прошла женщина. Красивая. С лисой на плечах. Не знаете, из какой квартиры?..
Д а р ь я. А вы вообще-то кто?
И н с п е к т о р. Н-да… Ну, ладно… (Холодно-официально.) Гражданка Никодимова — это вы? Я инспектор управления…
Д а р ь я. Погоди… Не враз… Постой-ка тут. (Уходит. Слышно, как она стучит в дверь Никодимовой.) Антонина Васильевна!.. К тебе — человек от властей.
Н и к о д и м о в а (быстро выходит). Вы — ко мне?
Дарья Власьевна стоит поодаль.