О л е с ь. Все в сборе?.. Ну, читай! (Протягивает Игорю газету.)
И г о р ь. Я? Почему — я? Здесь все грамотные.
О л е с ь. Читай или получишь по морде!
К а т я. Олесь, ты что? Мальчики, вы совсем вышли из берегов! Давай. Я прочту.
О л е с ь. Пусть он! (Сует Игорю газету.) Пусть вслух читает! А все будут слушать. Садитесь. Ну!
Все садятся. Игорь машинально берет газету.
И г о р ь (читает бесцветным голосом). «Она услышала чей-то шепот: «Привезли Розу Тельман…» — «Не может быть! В какой блок?» — «Кажется, в тридцать второй…»
М а р и а н н а (почти шепотом). В тридцать второй, правильно… Что это?
И г о р ь (читает, постепенно углубляясь в смысл прочитанного). «Ноги сами понесли ее к 32-му блоку. Бежала с двумя чашками жидкой бурды с брюквой, которую в Равенсбрюке называли гемюзой — супом. Это был ее дневной паек. Бежала, забыв об опасности. На мгновение вспомнила и оглянулась: ауфзеек поблизости не было. Ауфзейками называли надзирательниц. Спрятала чашки в кустах. Возле административного здания росли на клумбах цветы. Заключенным запрещалось даже нюхать их — немедленно отправляли в штрафблок. Но будь что будет! Она нарвала большой букет. Спрятала под курткой с лагерным номером. Пройдет немного времени, и она с риском для жизни отдаст эту куртку другой женщине — видному деятелю французского Сопротивления, спасет ее от гибели, будет до конца своих лагерных дней, до самого освобождения, делить с ней свой скудный паек»…
М а р и а н н а. Мама… Это пишут о нашей мамочке, Олесь!
О л е с ь. Ты слушай, Марианна. Слушай! Все это — от редакции, а вот — письмо в газету! (Читает.) «Дорогая Антонина! Мы никогда не забывали вас и счастливы, что вы — в Ленинграде, что мы вас почти нашли…»
М а р и а н н а. Где? Покажи! (Читает вместе с Олесем.) «Приезжайте в Берлин, Тонечка… Приезжайте, чтобы увидеть, что большинство из нас не забыло страшных уроков Равенсбрюка… Пока мы сидели в лагерях, наши дети стали бойцами партии. Они тоже ждут вас и хотят увидеть Олеся и Марианну…» (Запнулась и долго молчит.)
О л е с ь (продолжает читать). «На месте лагеря смерти Равенсбрюк мы поставим памятник жертвам фашизма…» (Молчит, борется со слезами.)
И г о р ь (подходит и читает из-за плеча Олеся). «Роза Тельман, Эрика Бухман»…
К а т я. Роза Тельман!.. Какая же я идиотка, если бы вы знали!
М а р и а н н а. Как же ей это читать? Она не выдержит, ребята.
И г о р ь. От таких сообщений не умирают.
О л е с ь. Не умирают от сообщений только телеграфные столбы! (Забирает газету.) Я — сам.
М а р и а н н а. Ах, нет с нами тети Даши! Она бы сумела.
Короткий звонок в дверь. Олесь и Марианна уходят. Идет к себе и Игорь. Катя открывает двери и отступает: на пороге М а н е ж н и к о в.
К а т я. Нет… Нет…
М а н е ж н и к о в. Катюша, Катюша… Здравствуйте!
К а т я. Вы — живы?
М а н е ж н и к о в. Жив.
К а т я. И все годы с вами ничего такого?..
М а н е ж н и к о в. Такого — ничего…
К а т я. Но как же — без адреса, без прописки… Мне официально отвечали, что о таком человеке сведений нет. Нигде. Понимаете? Нет — и все! Ни в живых, ни в мертвых…
М а н е ж н и к о в. Вы меня искали… Я не предполагал, что вы станете меня искать. А мой адрес, видите ли, не дают обычным способом.
К а т я. Все равно ничего не понимаю. Но это не важно. Вас ни о чем не спросят, ни в чем не упрекнут. Вы живы — самое главное… Я постарела?
М а н е ж н и к о в. Напротив. Похорошели необычайно. У вас такая уверенная красивая походка.
К а т я. Я не сделала и двух шагов.
М а н е ж н и к о в. Вы делали много шагов. По улице. Я видел.
К а т я. Видели меня? На улице? Ко всему прочему вы все это время были в Ленинграде!
М а н е ж н и к о в. Приходилось и отлучаться. Иногда — надолго.
К а т я. Значит, прятались. От меня.
М а н е ж н и к о в. От вас — да.
К а т я. Но — почему?!
М а н е ж н и к о в. Я полагал, что не имею права становиться между вами и Игорем Алексеевичем…
К а т я. Кто вам сказал, что такая проблема вообще существовала?
М а н е ж н и к о в. Вы жили в смежных комнатах и… Казалось, сама логика…
К а т я. Чья логика?!
М а н е ж н и к о в. Теперь понимаю: логика идиота… Видите ли, я всегда знал, что не сумею дать счастье женщине. Ей пришлось бы больше ждать, чем быть рядом.