Пьесы

О л е с ь. А может, и не надо исправлять?

Звонки. Входят  К а т я  и  М а н е ж н и к о в  с покупками.

Н и к о д и м о в а. Боже мой! Катя, где вы его достали?

К а т я. «Тихо-тихо!» — как говорит наша Дарья Власьевна. Государственная тайна!

Н и к о д и м о в а. Сказала бы я вам, Николай Гаврилович, да у вас сильный амортизатор, надо признать.

М а н е ж н и к о в. Я слышал… Катя рассказывала… Даже не знаю, как вам сказать!.. Живите долго, Антонина Васильевна.

О л е с ь. Давайте знакомиться, Николай Гаврилович?

М а н е ж н и к о в. Что творится! Неужели — Олесь?

О л е с ь. А вы почти не изменились.

М а н е ж н и к о в. Мне нельзя, как видите.

О л е с ь. А я давно знал.

К а т я. Интересно, каким образом.

О л е с ь. Все танцевали, а я — наблюдал.

К а т я. С кем мы имеем дело! Сквозь землю видит.

О л е с ь. Это — моя будущая специальность.

М а н е ж н и к о в. Что же ты мне тогда ничего не сказал? Эх, Олесь!

О л е с ь. Кто бы мне такому поверил?

Из своей комнаты выходит  Д а р ь я. За ней — И г о р ь.

Д а р ь я. Хвостом за мной таскаешься — стыдобища какая. Ступай туда, ступай! (Увидела Манежникова.) Ай, профессор кислых щей объявился! А то, видали его, — в автомобилях рассиживается да на окна наши глазеет! Гляди у меня! Ты еще за тот лимит не рассчитался. (Обращается к Никодимовой.) Что-то стол задерживается, Тонечка. Опять без меня каждый на свой бок тянете?

М а р и а н н а. Тетя Даша, наденьте медаль — будет порядок.

И г о р ь. Наденьте!

Д а р ь я. А чего выставляться? Дело житейское. (Уходит.)

Из комнаты выходит  К а т я в красивом вечернем платье, но красота эта сдержанна, как все в ней.

О л е с ь (поет).

О тебе в боях гремела слава,
Ты прошла огонь, чтоб мирно жить,
И тебе положено по праву
В самых модных туфельках ходить…

Манежников и Игорь подхватывают.

К а т я. Спасибо, мальчики.

И г о р ь (Кате). Ну вот, твоя любовь и догнала тебя.

К а т я. Грустно, даже реветь охота.

И г о р ь. Вот тебе раз!

Олесь напевает туш. Входит  Д а р ь я  с медалью на груди.

Д а р ь я. Хорошо у нас.

К а т я. Даже поругаться не с кем.

Д а р ь я. Как это не с кем? Завтра с утра и начну… Расселят вас кого куда, метраж дадут, и нас уже не будет, а все равно к этому дому придете, ох, придете, попомните мое слово! Потому что здесь мы все друг дружке радовались, в беде перемогались…

Садятся за стол.

О л е с ь (встает, вынимает тетрадку, читает). Дарья Власьевна, соседка, здравствуй!..

Вот она, святая память наша
Сбереженная на все века…
Что ж ты плачешь, что ты, тетя Даша,
Нам с тобой нельзя еще пока.
Дарья Власьевна, не мы, так кто же
Отчий дом к победе приберет?
Кто ребятам-сиротам поможет,
Юным вдовам слезы оботрет?
Это нам с тобой, хлебнувшим горя,
Чьи-то души греть и утешать.
Нам, отдавшим все за этот город,
Поднимать его и украшать.
Дарья Власьевна, нам много дела,
Точно под воскресный день в дому.
Ты в беде сберечь его сумела,
Ты и счастие вернешь ему.
Счастие извечное, людское,
Что в бреду, в крови, во мгле боев
Сберегло и вынесло простое
Сердце материнское твое.

Д а р ь я. Спасибо, Олесь, уважил. Я было думала: отстояла свою смену Дарья Власьевна, ан нет!.. (Подходит к Никодимовой.) Тонечка, были времена — я твоих детей на себя взять хотела.

Н и к о д и м о в а. Вы их и взяли на себя. Растили же вместе.

Д а р ь я. Уважь и меня. Если что, Шурика моего до ума доведи.

Н и к о д и м о в а. Вашего Шурика?

О л е с ь. Какого Шурика?

Д а р ь я. Сейчас время у людей отбирать не станем. А попозже я тебе досконально изложу. Только слово дай, я тебе всегда верила. Видишь, сердце-то у меня не врет. Обе мы с тобой блокадницы.

Н и к о д и м о в а. Да-да! Мы ведь там тоже держались. И это было похоже… По вечерам девочки наши русские, ротармейками их называли, развозили по баракам каву.

О л е с ь. Жидкое пойло. Считалось, что это — кофе!

Н и к о д и м о в а. Идут по лагерю, стучат деревянными башмаками и поют тихо: «Любимый город может спать спокойно»…