С к о б а р е в (медленно). Та-ак… Колхоз вырастил, выкормил…
Р о д и о н (прошелся по двору козырем). Только не надо, не надо, Алексей Василич, меня агитировать. Я никому ничего не должен. Понятно?
С к о б а р е в. Утром шесть машин уйдут на станцию за бетонными блоками. Поедешь старшим.
Р о д и о н. Положенный по закону срок отработаем, не гордые. Но отсчитывать будем с сегодняшнего числа. Подпишите, товарищ председатель.
С к о б а р е в. Завтра после работы зайдешь в правление, поговорим.
О л я. Папа, подпиши, пожалуйста.
С к о б а р е в (с раздражением, коротко). Оба зайдите. Ребенка вашего я, что ли, буду воспитывать?! Что уставился? Беременная она.
О л я. Я сама воспитаю. (Низко наклонив голову, пошла в дом.)
Р о д и о н (пришел в себя). Олена!.. (Стремглав бросился за ней.)
Из дома послышались возбужденные голоса, звон разбитой посуды… И вдруг все стихло.
Д е д С к о б а р ь (усмехнулся). Вылитая бабка.
Г о н о к. Не говори, Василь… (Тихо засмеялся.) Девкой еще, бывало, разойдется — и пошла, и пошла… Хоть святых выноси. Мы с Васькой — и так, и этак… Ужами перед ней стелемся.
Из дома вышла раскрасневшаяся О л я, скрестив руки на груди, остановилась на крыльце. За ней бочком-бочком вышел виновато взъерошенный Р о д и о н.
Д е д С к о б а р ь (ворчливо). У, погибели на вас нет… Никита, пять человек сорванцов своих оставь церквушку заканчивать, остальных пять — пошли на избу Игната.
Н и к и т а (посмотрел на Артемова, потом на Олю, негромко). Дед, насчет стропилины-то как решим?
Д е д С к о б а р ь. Однако чудны́е вы, хлопцы!.. Пращуры ваши без единого гвоздя вон какие храмы поднимали, любо-дорого. А вы что ж, хуже? Учитесь. На фасаде повесишь те ставни, что я с Нестеровки позавчера привез. Больно уж хороши. Петуха на конек сам вырежу. Игнат, кажись, петух красовался на вашей избе?
Г о н о к. До войны-то? Петух. (Мнется.) Василь, двести маловато. Надбавь рублей сто.
Н и к и т а (усмехнулся). Дерите больше, Игнат Поликарпович. Правление колхоза ваш дом переделает под кафе в Терехове.
Г о н о к (недоверчиво). Языком-то не бреши.
Н и к и т а. В две тысячи оценили. У председателя рука щедрая.
Гонок онемел, вопросительно смотрит на Скобарева. Тот, не обращая на него внимания, ходит взад-вперед.
Г о н о к (озадаченно). Ага… Общественное дело, оно ведь, так сказать… (Вдруг обозлился.) Я всегда знал, Василь, ты жучок еще то-от!.. За такую домину — двести рублей! Дурнее себя нашел!..
З а х а р о в а. Та ты хоть совесть поимей, он же на святое дело покупает.
Г о н о к. А ты меня не совести, понятно говорю, нет?! У нее, значит, за триста купил на святое дело, а мне двести подсовывает. Моя-то изба крепче твоей. Пару венцов заменить — сто лет еще в вашем музее простоит.
З а х а р о в а (тихо). Я сама запросила столько. (У нее мелко-мелко затряслись губы.) Я, Игнат, себе на похороны приберечь хотела. (Низко наклонив голову, пошла со двора.)
Оля остановила ее, обняв за плечи, отводит в сторону.
Д е д С к о б а р ь. Сызмальства ты был толстокожим, Игнат. Живешь — только землю зря ногами корябаешь.
Н и к и т а. Да пошутил я, пошутил. Успокойтесь. Берите двести, пока дают.
Г о н о к (замахнулся кнутом на Никиту). Пшел, пшел, говорю, шпана городская! И копейку даже не подумаю взять у мироеда этого!.. Лучше спалю избу свою, понятно говорю, нет?!
Д е д С к о б а р ь. Вот-вот, всю жизнь под себя греб. Ты и церквушку в тридцать втором порушить подбил хлопцев ради корысти.
Г о н о к. Кто — я-то, я-то подбил?!
Д е д С к о б а р ь (закипая). Ты-то, ты-то, а то кто ж?!
А н н а (ходит по двору, нервно поламывая пальцы). Алексей, останови ты их, пожалуйста, подерутся еще на старости лет.
Д е д С к о б а р ь. Серебряный крест на толкучке в городе продал? Продал!..
Г о н о к. Кто — я продал?! Люди добрые…
Д е д С к о б а р ь. Ты! На галифе и кожаную куртку выменял, не ты, что ли, скажешь?!
Г о н о к (задохнулся, не нашел, что ответить, выпалил). Пузырь! Мыльный пузырь! (Бросился со двора, потом возвратился.)