П е р в ы й м у ж и к. Да на черта мне твой рай! Вон, тачка уже не идет… Пятую везу. Как собака выдохся. (Тяжело дышит.)
В е р х о р у б. Кишка, знать, тонка! Поменьше нагружай. Это ж одно удовольствие — сообща работать!
В т о р о й м у ж и к. Зачем такую громаду Можаренкову? Помер — и земля ему пухом!
В е р х о р у б. Так то ж монумент, братцы! Памятник герою!
Ф р я з и н. Очень, очень велик монумент. Вообще-то, хоть товарищ Можаренков и был революционер, и я его уважал…
А г а ф ь я Ю р ь е в н а (поддерживает мужа). Куда ему! Под самые облака. Это ж тридцать метров! И какой дурак удумал?
Ш и ш л о в (как и все, запален работой). Осторожней, мадам Фрязина. Тут думал не дурак, а скульптор. (Показывает чертежи и эскизы, потрясает ими в воздухе.) Тридцать метров, ну и что! Такому герою гражданской войны, как Можаренков, можно было бы и пятьдесят! Свою грудь, можно сказать, подставил, чтобы спасти хорошего человека, Алевтину Батюнину.
Кто-то в толпе мужиков и баб захохотал.
Н а с т я. Это она-то хорошая! Обобрала весь поселок, а он ее грудью закрыл!
Ш и ш л о в. Тише!
П е р в а я б а б а. Теперь она к тебе, Шишлов, жмется! Известно, выгоду ищет!
Ш и ш л о в. Вся ее выгода — работать день и ночь!
Н а с т я. Как она днем работает — это мы видим, а вот ночью.
Толпа хохочет.
Ш и ш л о в. Стыдно, товарищи! Больно слушать вас… Да как вы смеете оскорблять человека по одним только дурным догадкам?! Вот люди, а! Может, устали? (Громко.) Перекур!
В е р х о р у б. Отдохнуть — оно не мешает… Все ж каменоломня-то, карьер, как-никак, отсюда две версты.
П е р в ы й м у ж и к (с благодушным смехом). Мы уж такие стали прозрачные, что только в рай и годимся!
Ш и ш л о в. Братцы, да я же — за вас… Я всех вас люблю!
Н а с т я. Полюбил волк кобылу, оставил хвост да гриву!
В е р х о р у б. Ой, Настя, у тебя-то, кроме хвоста, много чего осталось!..
Н а с т я. Не трожь! Не твое, папкино-мамкино!
П е р в ы й м у ж и к (свертывая «козью ножку»). Дотянем ли до твоего рая-то?
Ш и ш л о в. Дотянем! Земля быстрей вертится — я земную ось дегтем смазал.
Толпа хохочет.
Вы мне покажите такую карту, где встретишь поселок Птюнька! Нигде нет. А станет он на весь свет знаменитым. (Оркестру.) Музыка!.. Танцуйте, товарищи.
В е р х о р у б. Айда, Настя!
Все танцуют.
Ш и ш л о в. Павел Николаевич! (Подходит к Фрязину.) Видите, люди работают с душой, но устают. Пришлите-ка вы сюда десяток-полтора своих рабочих с фабрики.
Ф р я з и н. Извините, дать рабочих я не могу. Срочный заказ. От государственной организации.
Ш и ш л о в. Значит, процветаем, Павел Николаевич?
Ф р я з и н. Какое там процветание! Заказ дали, а гоним одни каркасы для стульев, кресел, диванов. Обивки нет! Требую — не шлют. Также и фурнитура, гвозди всякие, скобки, шурупы, крепления. Требую, требую, требую, пишу, звоню… Опять-таки не шлют. Или с запозданием на два-три месяца. Я ничего не имею против государственной промышленности! Хотите меня задушить?! Нате, пожалуйста, душите. Только не рвите по ниточкам мои нервы. До революции у меня было несколько мебельных фабрик. Если мне не вовремя пришла фурнитура или, скажем, не доставили ткань, обивочный материал, я мог разорить предприятие, которое проявило это безобразие! По судам мог затаскать. А теперь… Вы думаете, сами государственные предприятия лучше меж собой кооперируются?
Ш и ш л о в. Вы хотели бы вернуться на капиталистические рельсы, Павел Николаевич?
Ф р я з и н (машет руками). Да что вы, батенька! Рельсы… Дожить бы дни свои.
Ш и ш л о в. Как дожить! В своей, простите, берлоге или вместе с обществом? Я ведь к чему это: все же вы дайте людей, Павел Николаевич. Я хочу, чтобы энтузиазм не остывал, чтобы штурмом… Вывезти весь камень из карьера на площадь для памятника, понимаете?
Ф р я з и н. Я уже вам сказал, дать рабочих я никак не могу.
Ш и ш л о в. А фабрику вы иметь хотите?
Ф р я з и н. Какую? Я имею свою фабрику. И больше ни о каких фабриках не мечтаю.