З а м з а г у л ь. Тьфу, бесстыжие!
М а х м у т. Вот к какому древнему ремеслу ты приобщилась, Замзагуль. Знай цену.
З а м з а г у л ь. Цену-то знаю, да душа не лежит. Мое гнездо в другом лесу.
М а х м у т. Отчего же в свой лес не улетишь?
З а м з а г у л ь. Вот их, бедненьких (показывает на манекены), жалею. Я разговариваю, спектакли с ними ставлю. Каждый из них — большой оригинал.
М а х м у т (с иронией). Оригинальней манекена и быть ничего не может — для понимающего, конечно, человека.
З а м з а г у л ь (недовольно). Ну, хотела я сказать, каждого из них кем хочешь можно одеть.
М а х м у т. А вот человека, как говаривал покойник Гофман, только самим собой одевать нужно.
З а м з а г у л ь. Махмут-агай, а почему это покойники только умные, хорошие слова говорили?
М а х м у т (слегка растерялся). Действительно…
З а м з а г у л ь. А живые и наврут, и обругают, и обидного наговорят. Почему?
М а х м у т. Этому я и сам удивляюсь, Замзагуль.
З а м з а г у л ь. Вот над этим надо будет задуматься поглубже.
Замолкают. Распахивается окно. Врываются голоса.
М а х м у т и З а м з а г у л ь, погруженные в свои думы, ничего не слышат.
— Горько! Горько! Горь-ко-о!
— Целуйтесь! Целуйтесь! Крепче! Крепче!
— Целоваться! Встать на стол и целоваться!
Кто-то свистит. Знакомый нам голос начинает песню.
Г о л о с.
Г о л о в а. Дурак! Разве «Москвич» может плясать?
Г о л о с. Ухватиться, как надо, — запляшет. «Уж мы-то? Захотим, не то что «Запорожец», и «Жигули», и «Волга», и даже… и даже «КамАЗ» запляшет. У нас-то? У нас в руках и вселенная запляшет, так запляшет — звезды со стуком ссыплются. Капитал заплачен. (Поет.)
Г о л о в а. Хватит, говорю, луженая глотка! Дай людям спокойно посидеть, мысль какую-нибудь обдумать.
Г о л о с. Мыслю обдумать? Не дам думать! Вот им, кукиш. (Хихикает.)
Г о л о в а. Беспардонный ты. Невежа. Хам. Как ты надоел! Двадцать пять лет одна и та же песня! Четверть века одно и то же орешь!
Г о л о с. Песня та, слова другие. Масштаб другой. Охват побольше. Только «наш брат» все тот же. (Поет.)
Г о л о в а. Хватит! Остановись! А не то…
Г о л о с. «А не то» что сделаешь?
Г о л о в а. А не то?.. А не то дом твой подожгу… и дачу.
Г о л о с вдруг замолкает. Г о л о в а просовывается в окно.
Прошу прощения. Покой ваш нарушили, думать помешали. Разве хамство так просто уймешь? Сквозь любую щель пролезет. Прошу прощения, извиняюсь. Я ему не брат и не сват, а, так сказать, сотрапезник, за одним столом сидим, один хлеб едим. Вернее — мне от него кусок перепадает. Сам я исключительно культурный человек. Воспитанный! Где уж там поджечь дом. Прошу прощения, извиняюсь. Спокойной вам ночи. (Закрывает окно.)
З а м з а г у л ь. Я вас жалею, Махмут-агай.
М а х м у т. Интересно. За что?
З а м з а г у л ь. Хороших людей я всегда жалею. Так и кажется: вот-вот злые люди погубят их.
М а х м у т. Не бойся. Не настолько я хороший.
З а м з а г у л ь. Вы грустный. Я за все вас жалею — и что грустный, и что хромой, и что лысый. Волосы, они так просто не выпадут. От дум и забот лезут они. (Плачет.) А тут еще, словно юродивый какой, украдкой одежду шьете. Чудаком вас называют, смеются над вами. А мне плакать хочется. Нашли ремесло, тоже мне.
М а х м у т. Замзагуль! Знай меру!
З а м з а г у л ь. Сами вы меры не знаете!
М а х м у т. Я, портной, меры не знаю? Да все мое ремесло (показывает сложенный сантиметр) на мерке держится.
З а м з а г у л ь. Не знаете! Нет чтобы чинно-важно в черной машине разъезжать, свысока на всех глядеть, он же, только случай выпадет, сюда ковыляет. Авторитет только свой роняет! Эх вы, сами себя не уважаете, дядя Пеший Махмут!
М а х м у т. Свысока смотреть — и без меня найдутся.
З а м з а г у л ь. Ну и что ж?
М а х м у т. Если бы я, как ты говоришь, чинно-важно разъезжал, свысока глядел, уважала бы ты меня?