М а х м у т (без иронии). Правда ваша. Нет воли слаще, чем любимая работа.
М а д и н а. И эти слова, красивые слова…
М а х м у т (неожиданно мягко). Действительно, сколько сразу всяких слов наговорили. Давайте уж без обиды.
И н с а ф. Объясниться не грех.
М а х м у т. Что ж, добро пожаловать! На этот раз, кажется, не на примерку пришли?
И н с а ф. Нет-нет.
М а д и н а. Мы ведь, Махмут, не к тебе, мы к председателю райисполкома пришли.
И н с а ф. Чуткий, сказали, товарищ, отзывчивый…
М а д и н а. Знали бы, что ты, может, и не пришли. Постеснялись бы.
М а х м у т. В этом районе другого председателя пока нет. Присядем, пожалуй. На нашем месте древние сначала садились и, богу помолившись, о здоровье, о житье-бытье расспрашивали. А мы?.. Словно через двадцать пять лет и спросить не о чем.
Садятся. Распахивается окно. Врывается шум все той же свадьбы. Крики:
— Горько!
— Горько!
— Целуйтесь!
— Целуйтесь!
Звон бьющейся посуды.
Г о л о с.
Г о л о в а. Извините. Тысячу извинений! (Поющему.) Чтоб ты подавился! Чтоб ты лопнул! Хам! Нахал! Невежа! Двадцать пять лет борюсь с ним, одолеть не могу. Пакостник! Я ему не брат и не сват, только, как говорится, сотрапезник. Из одного, так сказать, котла едим. Ушел бы, бросил его, чтоб ему пусто было, но котла бросить не могу! На этот раз ваше окно поплотней закрою. Ни ветер его, ни сам черт не откроет. Приношу свое тысяча первое извинение. Надеюсь, вы оцените мою воспитанность. (Закрывает окно.)
Пауза.
М а д и н а. Нас в этот кабинет беда привела. Извини, внезапная встреча рассудка лишила, весь ум отбила. Сорвалась я. Сама не знала, что говорила.
М а х м у т. Да и я большого гостеприимства не оказал.
М а д и н а. В надежде на защиту и милосердие пришли мы сюда.
И н с а ф. Судьба наша — в ваших руках.
М а х м у т. От несправедливости защитить я готов. Но так легко свою судьбу в мои руки отдавать не спешите.
И н с а ф. Так уж говорится.
М а х м у т. Я вас внимательно слушаю, Мадина Даяновна… Инсаф Мисбахович…
М а д и н а. И отчества моего не забыл.
М а х м у т. И отчества не забыл. (Инсафу.) Слушаю.
И н с а ф. Беда — со мной.
М а х м у т. Тогда вам и слово.
И н с а ф. Начну немного издалека.
М а х м у т. Как удобно, так и начинайте.
И н с а ф. Спасибо. Как мы с Мадиной-ханум из дальних краев вернулись, начал я работать на заводе товарища Ялаева главным бухгалтером.
М а х м у т (настораживается). Завод Ялаева?.. Разве такой заводчик есть?
И н с а ф. Так уж в народе говорят. Наступил конец квартала. Вызвал меня Ялаев и ткнул пальцем в отчет. «Вот сюда… и вот сюда надо две маленькие цифры вписать…»
М а д и н а (вспышка раздражения). Ты, конечно, тут же «правда ваша» сказал!
И н с а ф. Нет, я сказал «нет». Наотрез. Поначалу… «Чего-о?!» — заорал тот, я думал, оба глаза у него выкатятся. «Ты чего, — говорит, — до сих пор костяшками в божьей конторе щелкал? Сколько раз ангелы поцеловались, подсчитывал, на баланс брал, дебет-кредит выводил? — говорит. — Никогда ни одной цифре в конце квартала хвост да гриву не наставлял?» Я возьми да и скажи: «На прежней работе всяко бывало, — говорю, — но как домой вернулся, зарекся, на родной земле клятву дал». Тот вдруг на уговоры перешел: «Я ведь твою клятву и твой зарок рабочим вместо премии раздать не могу, уважаемый Инсаф… как вас там… Мисбахович, — говорит. Неужто вы такой бездушный, я бы даже сказал, безжалостный человек? Вы же тысячу людей премии лишаете, рабочий народ по натруженным рукам бьете, куска его лишаете. Впрочем, — говорит, — что вам, пришлому, честь завода, интересы рабочего класса — есть ли они, нет ли их…» Нехорошо так посмотрел на меня. Я вконец растерялся. Взял карандаш и две цифры, какие он сказал, своей рукой и вписал. А там и полугодие завершилось и уже годовой отчет подошел. Сколько директор скажет, столько и приписывал… Я всегда перед начальством теряюсь. Даже на собраниях: выйду на трибуну, а стоять спиной к начальству стесняюсь. Так боком и держу речь. «В зал говори!» — кричат из зала. А что он, зал? Покричит и затихнет…