И н с а ф (срывается с места). Нет, товарищ Юлбердин, мой сын Максут никогда Махмутовичем не будет. Нет у меня сына, чтобы с кем-то делиться. (Забирает карточку из рук Махмута.) Максут Инсафович Мисбахов, да, Максут Инсафович Мисбахов себя товаром в купле-продаже выставлять не позволит. И я не позволю! Ребенка не троньте! Да вы что, люди! Чтобы я… это же все равно что срам свой Кораном прикрывать. Думаете, мягкий да покладистый, так, значит, и вовсе честь потерял? Должен ведь когда-нибудь человек с самого себя спросить по всей строгости… совести хотя бы. Вот я и спрашиваю. Сам себя к ответу призываю. На собственный суд и расправу.
М а д и н а (мягко). Подожди, подожди, Инсаф.
И н с а ф. Не подожду. Я себя не за приписки — это дело закона — я себя за трусость, за безволие, за соглашательство, за «правду вашу» на суд тяну. Позорный приговор выношу. (Чуть спокойнее.) Да и приписок в моей жизни было немало. Одна сережка у тебя в ушах, Мадина-ханум, настоящая, а другая — приписка. Одно колечко на пальцах у тебя настоящее, а другое — приписка. У меня на одной ноге ботинок настоящий, на другой — приписка. На одно честное — одно бесчестное. (С усмешкой.) Баш на баш… Товарищ Юлбердин!
М а х м у т (вскидывает голову). А?
И н с а ф. До сих пор я для вас не существовал. Пускай и впредь так же останется. Считайте, что мы к вам не приходили. Весь свой век меж правдой и ложью живу, устал я. Очень устал. Вы счастливый: хоть и два дела у вас, хозяин один — ваша совесть. Зря мы вам про своего сына сказали, только душу вам смутили. Простите, неудобно получилось.
М а х м у т. Да, неожиданно получилось. Если я очень попрошу…
И н с а ф. И без просьбы понимаю. Пожалуйста. (Отдает ему карточку Максута.) Мой единственный сын — кровь ваша, но душа моя. Единственная моя на свете опора…
М а х м у т. Спасибо. (Свою карточку машинально протягивает Мадине.)
М а д и н а. Пусть и эта у тебя остается.
Пауза.
М а х м у т. Ваше дело, Инсаф Мисбахович, я тщательно, со всем вниманием…
И н с а ф. Не беспокойтесь. Был грех, пусть и кара будет.
М а д и н а (долго стоит неподвижно). На этом все. Ни встреч, ни расставаний больше не будет. Ну, простимся, Пеший Махмут! Пеший… конный Махмут… Так ты на аргамака своего и не сел, так и водишь на поводу… (Делает к нему шаг, но резко поворачивается, идет к выходу.)
И н с а ф (подходит к Махмуту, кланяется). Мы с вами, товарищ Юлбердин, выходит, не встречались, только лишь расстались. Будьте здоровы.
С в е т г а с н е т.
Ателье «Дятел». Вечер. В кресле сидит М а х м у т, то ли задремал, то ли задумался; на шее у него, как обычно, висит сантиметр. Нет, не задремал — думает.
М а х м у т. Уходя, Мисбахов прощения попросил: «Наверное, — говорит, — душу вам смутили…» Сколько лет сердце ныло. Беспрерывной тоски вот кто, значит, причиной был. (Достает из нагрудного кармана фотографию.) А теперь этой боли вовсе конца не будет. Но все же есть на белом свете еще один мой человек. Не-ет, я не потерял, я нашел. Он же есть! Дышит, живет… (Вздыхает.) А вот про меня… что я на свете живу, дышу — он не узнает никогда. Они не скажут… Мы не скажем.
Тихо стучат в дверь. М а х м у т не слышит. Как и давеча, бьют часы. Снова стук в дверь.
Войдите!
Входит п а р е н ь, который приходил в первом действии.
П а р е н ь. Можно?
М а х м у т. Можно, коли вошли уже.
П а р е н ь. Спасибо.
М а х м у т. С кем имею честь?
П а р е н ь. Если забыли, то и напоминать стыдно.
М а х м у т (приглядывается). Стакан нужен?
П а р е н ь. Не-ет…
М а х м у т. А что нужно?
П а р е н ь. Прощения нужно, отец. И еще благословение…
М а х м у т. Я не святой отец, грехи отпускать и благословение раздавать. Я портной.
П а р е н ь. Это я знаю… да ведь… Обидел я вас тогда. Из себя рисовался — удалой, дескать, лихой парень. «Папаша, мамзель…» Своего ума нет, так и занял не там. За науку спасибо, отец. На пользу пошло.
М а х м у т. А хватило?
П а р е н ь. Хватило. В самый раз.
М а х м у т. Так в чем же дело?