Ш и ш л о в. Где?
А л я. Да вот здесь, рядом, на площади. Одна работала за целый цирк. Музыкальная эксцентрика… Где же мой оркестр? (Лезет в карман курточки, но достает прежде браунинг, кладет на стол, потом извлекает и губную гармошку.) Фокусы показывала! И акробатические трюки…
Ш и ш л о в (взял у Али губную гармошку, выдувает из нее нечто мелодически несуразное). Вот я тебя и поцеловал!
А л я. Когда?
Ш и ш л о в. Гармошка-то губная.
А л я. Отдай!
Ш и ш л о в (с восхищением). Слушай, говорят, ты у жителей на глазах ленту изо рта тянула?! Было?
А л я. Было… Еще гимназисткой я сбежала из дому и устроилась в бродячий цирк. Понимаешь ли, отец мой жил тогда в эмиграции, в Париже. И была я абсолютно уверена, что именно с бродячим-то цирком как-нибудь к нему доберусь. Увижу его…
Шишлов, А ты — не робкого десятка.
А л я. Характеристика-то к чему же? (Проделывает фортели с браунингом.)
Ш и ш л о в. Брось ерундить. Я слышал, как с тобой говорили по телефону.
А л я. Да?..
Ш и ш л о в. Мимо ушей телефонного мастера много разговоров проскакивает. Соединяю-то, правда, не я, а телефонистка. Однако же кое-что слышу и я.
А л я. Хорошо. И кто же со мной разговаривал?
Ш и ш л о в. Вот это не смог понять. Хотя знаю все голоса жителей Птюньки. И даже голоса многих губернских товарищей, которые приезжают и имеют здесь дачи. А вот откуда позвонили — это я очень просто засек.
А л я. Откуда?
Ш и ш л о в. Из дому Садофьевой.
А л я. Ждет меня сегодня вечером на пирушку. По случаю дня своего рождения.
Ш и ш л о в. Странная бабенка.
А л я. Чем странная?
Ш и ш л о в. Лихо торгует государственным лесом, как своим, — вот чем странная. Иной раз целыми вагонами отгружает, куда ей только надо. Казалось бы… Биография — как стеклышко. Вот смотри: до революции училась в Петрограде на Высших женских курсах. В восемнадцатом году — боец кавалерийского эскадрона. Ну, тут, конечно, личное. Втрескалась в командира эскадрона — и за ним. Но воевала хорошо. Даже именное оружие получила. У нас в поселке и есть два человека заслуженных, она да председатель поселкового Совета Можаренков, орден Красного Знамени имеет. Он, Авдей Можаренков, как раз тот самый ее бывший командир эскадрона… Ну, про этого ничего не скажешь, честняга парень. После гражданской он, конечно, к семье вернулся. А Садофьева выскочила за приват-доцента губернского университета. Теперь профессор ее муж, химик. Так ведь тоже наш человек, преданный советский спец. Откуда бы взяться в ней этой буржуазной гнили. Посмотришь — от ее боевого прошлого вроде ничего и не осталось. Все — деньги!
А л я. А как ты узнал про ее махинации с лесом?
Ш и ш л о в. Да из телефонных переговоров.
А л я. Работенка у тебя…
Ш и ш л о в. Так и не хочешь, а слушаешь! Иной раз — уши вянут. Линию ремонтируешь или, от нечего делать, возьмешь наушники, когда телефонистка работает. Тут такого наслушаешься!.. Я как вернулся в семнадцатом году с германской — так и сюда, на коммутатор. По военной своей профессии. Восемнадцатый, девятнадцатый, двадцатый, двадцать первый, а сейчас уже двадцать второй год… Целых пять лет, даже с лишним прозябаю. А ведь надо мир переделывать!..
А л я. Как же ты его хочешь переделать — мир?
Ш и ш л о в. Это, знаешь, материя не простая. Вдруг однажды читаю Гоголя… Помнишь одну его вещицу, там русалки на берегу, под серебряной луной, резвятся. И светятся насквозь, прозрачные… А про одну русалку говорится: тело ее не так светилось, как у прочих, внутри его виделось что-то черное. Она-то, она именно и оказалась ведьмой!.. Гениальная идея, если это не к русалкам, а к людям. Ведь все пороки человека — оттого, что он закрытый. Шкура на нем непроницаемая, пещерная, еще от прошлого… Вот я и замечтал. Эх, сделать бы людей прозрачными… Когда-нибудь к этому наука придет, увидишь!
А л я. А если и во мне, и в тебе что завиднеется черное?
Ш и ш л о в. В тебе?! (Смеется.)
А л я. Скажи-ка ты мне, телефонов тут много стоит?
Ш и ш л о в. Нет, мало… Было совсем раз-два, да я расстарался.
А л я. А ты не мог перепутать, Иван, откуда мне звонили?
Ш и ш л о в. Точно засек! Может, тебе с Можаренковым об этом телефонном разговоре посоветоваться? По секрету.
А л я. Ну! Нашел с кем… Три месяца экспедиция работает, и все время я с этим твоим Можаренковым грызусь, как собака.
Ш и ш л о в. За поселок он дрожит.
А л я. Здесь один только есть человек, с которым посоветоваться можно. Окатьев. Алексей Васильевич. Образованный человек. Беспартийный, но в душе — большевик.