М и ш а. Лопата. Кто положил горячую лопату на грудь? Кто?
С м е р т ь. Счас охладишься. (Прикладывает руку к голове Миши, и он сразу перестает метаться.) Во-от! Во-от, нет ни боли, ни огня. Блаженство…
М и ш а (дернулся). Взглянуть! Хоть раз взглянуть!..
С м е р т ь (Мише). Тебе хочется побыть с невестой в последнюю минуту?
М и ш а. Кому не хочется?
С м е р т ь. Ничего нет проще. (Стягивает с себя платье.) Во, цивилизация меня приодела! Из кустарей нагих в царь-девицу оборотила! (Тело Смерти фосфорически светится.) Ух ты мой хорошенький, мой желанненький…
М и ш а. Какая ты холодная…
С м е р т ь. И-и, милай, ты из такого пекла!..
Лида сорвалась с места, хватанула Смерть, бросила с койки так, что Смерть загремела, будто пустое ведро.
Л и д а. Н-не отдам! Не отдам! Души обоих! Он молод. Он еще ничего в жизни не видел. Люди-и! Агния Власьевна! Рюрик! Да где же вы? Миша! Миша! Да очнись же, опомнись! (Волоком тащит из изолятора Мишу.) Миленький! Родненький! Очнись, не поддавайся!..
С м е р т ь. Вот тебе и хлипкое созданье! Одурела, сикуха! (Напялила платье, поглядела вслед Лиде, озадаченно поцарапала затылок.) Неужто любовь в самом деле сильнее смерти? (Уходит, устало, расхлябанно волоча ноги, и оттуда, куда она ушла, из тьмы, из пространства дальних, земных, снова возникает видение родины и раздается торжественный, эхом повторяемый голос Матрены.)
Седьмая палата. П о п и й в о д а подстригает усы перед зеркалом. М и ш а лежит на койке, читает книжку. Р ю р и к с оттяжкой лупит картами по носу В о с т о ч н о г о ч е л о в е к а.
Р ю р и к. Двенадцать! Тринадцать!
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. Вай! Вай! Дай передышка! Пардон!
Р ю р и к. Никакого пардону.
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. Немцы, фашисты делают передышку на обед, так?
Р ю р и к. А не мухлюй! Не мухлюй, азият лукавый!
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. Мы, восточные люди, в любви и азартных играх не можим не мухлевать.
Р ю р и к. А плуту — первый кнут! Слыхал?
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. Луч-че бы пацилуйчик!
Р ю р и к (целясь колодой карт). Счас, счас получишь поцелуйчик.
П о п и й в о д а. О то же шпана. Вона и в аду шпаной остается. (Уходит.)
В шинели, надетой на белье, в окно грузно вваливается Ш е с т о п а л о в. Держась за живот, садится на койку Рюрика, трогает «руль» Восточного человека, вынимает грелку из-за пояса.
Ш е с т о п а л о в. Теперь понял, что такое русский дурак?!
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. В дурака трудно играть. Может, умного пробуем?
Ш е с т о п а л о в. Сей миг! (Цедит из грелки в мензурку.)
Восточный человек втягивает воздух носом.
(Выпивает одну, другую мензурку.) Идет, идет, милая! И воскресе душа, и возрадухося…
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к (трясет за рукав Шестопалова). Эй, товарищ старшина! Рядовых не забывайте, пожалста!
Рюрик выпил и осипел сразу.
Р ю р и к. Мишке не давай! Он еще слабый. Да и целоваться ему. Отравит.
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к (выпил, лупит глазами, наконец, выдохнул). От эта вина! Штрафникам пить, смерти не бояться, так?
Ш е с т о п а л о в. Я, может, и есть штрафник.
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. Суравна хороший человек! Приезжай Азербайджан, так? На станцию Акстафа, так? Наливаю тебе вина, пьешь, без когтей на столб лезишь! Плюешь сверху на людей! Хорошо?
Ш е с т о п а л о в. Куда уж лучше?
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. Што ты сидишь? Вина есть. Так? Гость есть. Так? Мы, восточные люди…
Рюрик наклоняется, тянет из-под койки за ремень аккордеон, пробегает по нему пальцами.
М и ш а (затягивает тихонько).