Подтягивает Рюрик, гудит Ш е с т о п а л о в.
Поет Ш е с т о п а л о в, забрав в горсть лицо.
В палату вплывает П а н а. Ребята скоропалительно прячут мензурки. Шестопалов — грелку.
П а н а (принюхивается). Боже мой! Чем это прет? Прекратите сейчас же безобразничать!
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. Вот спасибо, Пануля! Спасла! Н-ни-никакой пощады! Бьет и бьет младшего брата саратовский мужик. (Тасует карты.) Может, мы с тобой сыграем, Пануля, в дурака? Я никого не могу обыграть.
Все это время, пока ребята валяют дурака и идет перепалка, в забывчивости тянет песню Миша и, не отнимая руки от глаз, басит негромко Шестопалов.
П а н а. Я вот сыграю! Я вам так сыграю! Пили! Курили!
В о с т о ч н ы й ч е л о в е к. Ну и нюх у тебя, Пануля! Тебе бы шпиенов ловить!
П а н а. Шпионов?! Я вот вас поймаю, да к главному врачу! А ты, Миша, такой приличный мальчик — и связался с этими разложившимися типами! Как не стыдно?
Ш е с т о п а л о в (отнимая руки от лица). Тебе, Пана, нельзя сердиться! Тебе надо только улыбаться — тогда от тебя свет, а так ты сразу как все бабы.
П а н а. Я, между прочим, женщина и есть.
Ш е с т о п а л о в. Знаю. И между прочим, попрошу в укромном месте не попадаться! Могу из-за тебя снова загреметь в штрафную.
П а н а. И-интересно! Каким это образом?
Ш е с т о п а л о в. Обыкновенным.
П а н а. Все-то вы шутите, товарищ Шестопалов! А у нас ведь работа, служба. Мы на ваши нарушения снисходительно смотрим, потому что трагическая ваша судьба. А вы на молодежь разлагающе действуете. Вот колечко на руке было. Золотое. Может, обручальное. А вы его…
Ш е с т о п а л о в. Кольцо души-девицы… А ну, советская молодежь, вэк! Вэк-вэк из палаты!.. Я в самогонке утопил и за это преступленье в немилость Пане угодил…
Р ю р и к набрасывает на Мишу халат и, приобняв его, уводит из палаты. В о с т о ч н ы й ч е л о в е к, ухмыляясь, оглядываясь назад, вываливается из палаты.
П а н а. Ой, товарищ Шестопалов, я вас боюсь.
Ш е с т о п а л о в. Это тебя все боятся. Такая грозная медсестра!
П а н а. Вы мятежный человек, товарищ Шестопалов!
Ш е с т о п а л о в. Не зови меня, Пана, товарищем, ладно? Что я тебе, комиссар, что ли? Выпью с твоего разрешения.
П а н а. Уж что с вами сделаешь! Только мальчикам — не давайте.
Ш е с т о п а л о в. А ты меня и в самом деле боишься? Мятежный! А-ах, Пана, Пана! Мятежный — он ищет бури! А я мужик, псковский скобарь. И не бурь, тишины себе и всем хочу. И еще хочу быть чуркой, на которой ты дрова колешь, ковриком, на который утром ступаешь своими теплыми ножками…
П а н а. Ой, как нехорошо шутите!.. Мрачно как. Да, я слышала, у вас своя семья.
Ш е с т о п а л о в. Где был дом, семья, растет картошка да репей… А зовут меня Эрнестом. Красиво, правда? Отец, бывший балтийский моряк, в честь Тельмана нарек. Ба-альшой патриот был! И помер от язвы желудка.
П а н а. Вот видишь… Такое имя… А горе ни у одних у вас. Что сделаешь? Война.
Ш е с т о п а л о в. Война, Пана, большая война… (Как бы стирая ладонями что-то с лица.) А что, Пана, возьму и не погибну. После войны к вам постучуся?
П а н а. Да что вы? Как можно! Мы вдвоем с мамой на семи метрах. Вы у нас все кастрюли опрокинете…
Ш е с т о п а л о в. Скажи, Пана, тебе хочется, чтобы я выжил?
П а н а. Да я хоть и комсомолка, пусть с просроченным стажем, всем ранбольным вслед молюсь, чтоб жили…
Ш е с т о п а л о в. У каждого свой бог. У меня вот его не стало. Помолись хоть своему богу за меня. За кастрюли не бойся. Кастрюли — дело наживное. Которую уроню — поднимем, которую разобью — починим. Да не зайду я в дом, не посмею. Я на скамеечке сяду. Буду сидеть, пока ты не позовешь…
П а н а. Зачем же сидеть? Дайте телеграмму, я вас встречу, честь честью. Что я, совсем ненормальная, что ли? Нет, лучше вот. (Достает из кармана ключ, привязанный на бантике.) Вот вам ключ. Чего вы испугались? Берите-берите. У нас дома два: у мамы и у меня. Пусть он вам будет талисманом.