М и ш а. Не умею. Сказал, не умею!
Л и д а. Ты все умеешь, только прикидываешься недотепой.
М и ш а. Лан те трепаться!..
Л и д а. Какое рандеву! Какое обхождение!
М и ш а. Че ты выдумываешь-то? «Развлекай, развлекай»… И развлеку… Хочешь, про Милку расскажу?
Л и д а. Про какую еще Милку? У тебя и Милка была?
М и ш а. Во, львица! Во, псих! В детдоме корову так звали.
Л и д а. А-а, корову! Про корову валяй!
М и ш а. Ты ручкой-то не махай, не махай! Милка, может, умнее другого человека была, добрее — уж точно!
Л и д а. Ты чего сердишься-то?
М и ш а. А ниче! Такая же вот дурында свела Милку со свету…
Л и д а. Сразу и финал!..
М и ш а. «Финал, финал»… Говорю тебе, мировая корова была! Доиться, правда, не доилась, зато дрова в поленницу складывала.
Л и д а. Как это?
М и ш а. Мы научили. Подденет полено на рога, положит в поленницу, отойдет, полюбуется, если поленница не поглянется — разбежится и р-раз ее рогами! Своротит! Потеха! Один раз мы ее в валенки обули, в комнату завели. Милка — понятливая стерва, крадется, ничего не роняет, не мычит. На кровать положили, платочком повязали, одеялом закрыли…
Л и д а. Люди добрые! Да как же с вами воспитатели-то?
М и ш а. Выдержали! Куда им деваться? Вот, слушай. Уложили, значит, Милку и говорим: «Милка! Как заведующая войдет, ты мычи, вскакивай и поднимай шухер!» У Милки с заведующей тоже не контачило. Выдра эта все грозилась ее на котлеты пустить. Мы б самуе заведующую скорее в дурдом свели, да под Милкой кровать обрушилась. Милка подумала: шухер начался, давай по дому бегать в платочке, в катанках, все своротила, перебила… Че бы-ы-ло-о! Че бы-ы-ло-о!..
Л и д а. Миша, а Миш? Она по карманам не лазила?
М и ш а. Не успели выучить… На котлеты ее всежки пустила выдра!.. Весь детдом ревел, котлеты никто есть не мог… Да и как не реветь? Мороз, дождь, слякость — Милка всегда с нами. В школу идет — все сумки прет на хребтине, на рогах. Потом по городу ошивается, где хлеба кус сопрет, где веник изжует… К большой перемене обратно. Тут ее все ученики угощают, кто конфеткой, кто пряником — кто чем богат, тот тем и рад. За отстающих Милка шибко переживала. После уроков останется, мычит под окнами: зачем, дескать, мучаете бедных детей? Один раз мычала, мычала да как разбежится, да ка-ак даст — всю раму вынесла! Во какая Милка-то была! А ты про че подумала? Э-э, одно у вас, у девок, на уме!..
Л и д а. Та-ак! Первый номер программы исчерпан. Дуй дальше.
М и ш а. Че дальше?
Л и д а. Развлекай.
М и ш а. Ну-ну, мадам, я уж и не знаю, про что еще врать?
Л и д а. Врать не надо. Расскажи, о чем с мамой?
М и ш а. А хочешь анекдот?
Л и д а. Давай анекдот.
М и ш а. На фронте, значит, фрицы кричат: «Еван! Еван! Переходи к нам! У нас шестьсот грамм дают». А наши ему в ответ: «Пошел ты!..» Ну, ты знаешь, куда пошел…
Л и д а. Смутно догадываюсь.
М и ш а. Пошел ты, значит, куда-то! У нас кило дают, и то не хватает. Ха-ха-ха! Не смешно, да? У-ух, какая ты! Это не я вредный, это ты вредная! Что же делать-то?
Л и д а. Читай стихи.
М и ш а. Стишки? Да я один всего и помню. «Однажды в студеную зимнюю пору…»
Л и д а. Можешь дальше не трудиться. В школе, лет восемь назад, за чтение этого стиха я отхватила отлично. Говори, несчастный, о чем вы с мамой?
М и ш а. О-ох! Не зря мы лупили отличников! Все-то они знают, все-то постигли. Хоть постой, врубило! Помню. Жалобный стих помню. Нашему радисту баба в тылу изменила, и он, этот стих все декламировал. Сидит у рации, не ест, не пьет, не воюет, все декламирует, декламирует…
Л и д а. А хитрый же ты, Миш-ка-а!
М и ш а. У нас вся родова…
Л и д а. Довольно про родову… Стих давай! Но только не про войну. Войной я во как сыта!
М и ш а (прокашливается). Я не любил, как вы, ничтожно и бесстрастно, на время краткое, без траты чувств и сил, я пламенно любил, глубоко и несчастно, безумно я любил… Та-та-та, та-та, безумно я любил…
Л и д а. Мишка, не придуривайся!
М и ш а. Ну отбило. Забыл. Та-та-та… Снова врубило! Та-та-та!.. И вся моя душа стремилась к ней любя. Я обожал ее, она ж, смеясь, твердила: «Я не люблю тебя!» Как? Ниче?
Л и д а. Потрясающе.
М и ш а. То-то же! Дальше еще переживательней. Я звал забвение, покорный воле рока, бродил с мятущейся и смутною душой, но всюду и везде, преследуя жестоко, она была со мной! Длинный стих-то, где все упомнишь? Конец буду.
Л и д а. Валяй конец.
М и ш а. И в редкие часы, когда, людей прощая, я снова их люблю, им отдав себя, она является и шепчет, повторяя: «Я не люблю тебя!..»